– Вот на этой печальной ноте мы и распрощаемся, милая Дарья Бартенева. Кстати, на Саратоне давно не носят стразы с огранкой «маркиз». Это считается старомодным. Но вам, милая барышня, это колье даже к лицу.
– Как все настоящее. Это не стразы.
– Серьезно?
– Голубые бриллианты чистой воды.
– Тогда эта вещица стоит тысяч триста.
– Вы ошиблись, Дронов. Эта, как вы выразились, «вещица» – уникальна. Ее оценивают в полтора миллиона долларов.
– Ого.
– И я не брала колье в банке Саратоны на вечер. Это моя собственность.
– Поздравляю вас, мадемуазель Бартенева. Всегда знал, что в «World News» хорошо платят. Но никогда не подозревал, что столь щедро. Возьмете стажером?
– Возьму. Но жалованье ваше будет скромным.
– Нет в мире совершенства. Кроме вас, разумеется. Желаю хорошо провести вечер. Но не со мной.
– Я заказала форель, устрицы и белое вино. И хочу пообедать.
– Вот и чудесно. Вкусы у нас разные, поэтому я перемещусь, пожалуй, за другой столик.
– Это вряд ли. Все столики уже заказаны. Время обеда, знаете ли.
– Тогда уйду голодным. Дела, знаете ли.
– Вы не понимаете, я...
– Вы хотите сенсацию.
– И сенсацию тоже. Когда гибнут такие молодые люди...
– Знаете, что я вам скажу? Как художник художнику? Мир и без репортажей «World News» развращен и опьянен кровью! Он дик и безрассуден в своем самодовольстве!
– Подождите, Дронов, я хочу всего лишь... Вы хоть выслушайте... И – постарайтесь услышать!
– И вы постарайтесь, Даша. Мир и без того стремится превратить нас в скотов. Глупо помогать ему в этом. И – подло. Прощайте.
Я встал и направился было к выходу, но заметил: губы девушки дрогнули, словно она собиралась рассмеяться. Или заплакать. Но не произошло ни того ни другого. Даша легонько хлопнула несколько раз в ладоши, произнесла грустно:
– Браво. Какая патетика.
И я – смутился. И с чего я заговорил вдруг как записной провинциальный трагик? Скверные сны? Или изматывающая явь?
– Никуда вы не уйдете, Дрон. Никуда.
– Отчего?
– Вы же хотите узнать, что такое «чако»?
– А вы это знаете?
Лицо Даши сделалось печальным.
– Лучше, чем желала бы.
Глава 35
Принесли яства. Какое-то время мы молчали, поглощая приготовленное. К чаю я заказал Даше немного коньяку.
– Итак, кто вы, милая барышня?
Девушка открыла сумочку, вынула закатанное в пластик удостоверение «World News» и положила передо мной. Ну и что? В родном отечестве где-нибудь на Черкизовском рынке такие штампуют пачками. С голограммами и печатями – лучше настоящих.
– Дронов, давай на «ты»?
– Попробуем.
– Тебя заботит, что я – поддельная?
– Может быть.
– Это не так. Я – настоящая. Мой дедушка, Александр Андреевич Бартенев, служил в начале прошлого века по дипломатической части.
– И что это доказывает?
– Ничего. Просто я хочу, чтобы ты понял, откуда я взялась.
– Может, начать от Смутного времени? Или – от Рюрика?
– Зря иронизируешь. Для эмигрантов первой волны прошлое не было только прошлым. Оно порой было для них всем, чем они дорожили.
– Извини.
– Ты хочешь, чтобы я продолжила?
Если честно, то я хотел допить чай и двинуть по делам. Ибо события, предоставленные сами себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему. Кое-какой план у меня сложился, и вынужденная задержка нервировала. Но жизнь, как я недавно убедился, подкидывает нам сюрпризы. Иногда приятные, иногда препоганые. Порой – чисто случайные, чаще – кем-то спланированные.
– Рассказывай.
– Первая жена Александра Андреевича Бартенева, Софья Владимировна, урожденная княжна Одоевцева, заболела чахоткой в девятьсот двенадцатом; доктора рекомендовали сменить климат. Александр Андреевич вышел в отставку, заложил в Земельном банке свои имения – у него было около семи тысяч десятин на Орловщине и под Полтавой, – перевел капиталы во Францию и зажил с Софьей Владимировной в Ницце, потом на Мальте.
– Красивый остров.
– О да. Они прожили там до тридцать второго года, в том же году Софья Владимировна скончалась. Детей у них не было. Александр Андреевич переехал в Париж; жизнь, по воспоминаниям, вел весьма неупорядоченную, а ему, признаться, было уже за пятьдесят.
– Бартенев сумел сохранить капитал?
– И даже приумножил. Еще в Ницце и на Мальте дедушка увлекся коллекционированием исторических драгоценностей. Он хорошо разбирался и в камнях, и в работе. Старался покупать вещи с родословной, иногда продавал то, за что можно было выручить хорошие деньги... В Париже промотать свой капитал он не успел; невзирая на годы, Бартенев был завидным женихом в среде русской эмиграции: богат, родовит. В тридцать седьмом его познакомили с Натальей Владимировной Карамзиной, моей бабушкой. Ей в ту пору было около тридцати. По настоянию бабушки они и переселились в Северо-Американские Штаты.
– Им в Париже показалось скучно?
– Для бабушки жизнь во Франции состояла из нищеты и несбывшихся надежд, она хотела нового. Калифорнию тогда называли Русской Америкой – это теперь там в основном латиноамериканцы... Из Калифорнии Бартеневы перехали, когда родился мой отец, в пятидесятом. Отец женился в семьдесят четвертом, а через год появилась я. Женился отец на Мэри Элджин; на самом деле мою маму зовут Марией Дмитриевной Елагиной, бабушку – Александрой Павловной Елагиной, в девичестве Оболенской. Элджин – результат натурализации в США. Так что я – стопроцентная американка. И абсолютно русская. Забавно?
– Пока не знаю.
– Мой папа, Сергей Александрович Бартенев, занялся компьютерными технологиями и весьма приумножил семейный капитал. Но я от родителей давно не завишу: дедушка завещал мне ценные бумаги и...
– ...горшочек масла.
– Можно и так сказать. В основном в камнях и драгоценностях.
– Ваше колье застраховано, Даша?
– По-моему, мы перешли на «ты».
– Разве?
– Ты мне не доверяешь, Дрон?
– Зачем ты мне все это рассказала, Даша?
– Хочу, чтобы ты почувствовал во мне родственную душу. И попробовал доверять. У тебя это получится.
– Поживем – увидим.
Мысль если и бродила в моей голове, то единственная: как занесло эту обеспеченную девочку в «World News Incorporated»? Размышлять над этим долго я не стал. Просто спросил.
