– Присаживайтесь, господин...
– Дронов. Олег Дронов.
– Меня зовут Элен. Называйте меня так, если вам не трудно.
Я кивнул. В предложении герцогини не было ни тени кокетства или желания показаться демократичнее: титул и состояние были у нее с рождения; богатые люди могут позволить себе быть естественными настолько, насколько позволяет им их вкус и воспитание.
– Вы работаете у Данглара?
– Нет. Скорее я работаю с ним... параллельно.
– О, узнаю Алена. У него вечные «параллели», недомолвки и прочие мадридские тайны. Он – словно ребенок, играющий в «темную комнату». И, боюсь, уже не повзрослеет.
– Никогда барон не казался мне ребенком, – покачал я головой.
– Потому что вы сами очень еще молоды, Олег. А Данглар... Впрочем, все мы мало похожи на других. Как и на самих себя.
– А мне казалось, я похож именно на себя.
– Бросьте, – мягко махнула герцогиня кистью правой руки. – Все люди играют. И – лгут. Окружающим, близким, далеким, своему отражению в зеркале... Каждый человек создает представление о самом себе, потом лелеет его и привыкает к нему настолько, что не в силах от него отказаться. Хотя он и понимает в глубине души, что живет во лжи, но... Кому нужна правда, унижающая нас? Даже наедине с собой? Да и – правда ли это?
– Тем не менее наша задача нередко – искать истину.
– О нет. Только не истину. И Данглар, и вы, раз уж на него... вернее, с ним работаете, стараетесь не допустить того, что общество считает неприемлемым или безнравственным – здесь и сейчас. Каждое общество создает с в о ю истину, и в этом все дело.
Глава 45
Старая леди задумалась, взгляд ее сделался отрешенным.
– Вы думаете, офицеры германского вермахта служили чему-то, кроме истины? Просто мир тогда был другим. Сейчас он изменился. А с ним изменилось и то, что некогда считалось непреложным.
– Почему вы вспомнили вермахт?
– О, я когда-то была влюблена в одного офицера. Он часто приезжал на остров.
– На Саратону?
– Ну что вы, Олег. Разве Саратона – остров? Так, клочок увеселительной суши, окруженной с четырех сторон океаном. Остров – это Великобритания.
– Что с ним стало? С тем офицером?
– Он погиб. Он был идеалист: свято верил в возрождение белой расы. Он служил в люфтваффе. Его иллюзии закончились в Дрездене. Авиация союзников буквально стерла с лица земли этот город. Герберт был тогда там. Его даже не ранило. Но – задело. Он написал мне письмо. В нем было его покаяние. Он тоже бомбил города. Другие. Вечером того же дня он застрелился.
Нет ничего горше разочарования в идеалах. Или – в кумирах. Вы разочаровывались, Олег?
– Отчасти. Скажите, Элен, Эдгар Сен-Клер-младший, он тоже... разочаровался в идеалах?
– Не называйте его, пожалуйста, младшим. Для меня он – единственный Эдгар Сен-Клер. Его папаша просто серая тень, призрак, моль бледная. Старшего и Эдгаром никто никогда не называл: просто господином Сен-Клером. И похож он на поношенный, застегнутый на все пуговицы сюртук: такой же равнодушный и беспамятный.
– Вы не любите своего шурина...
– Его никто не любит. Потому что он – никого. Любовь... Он даже слова такого не знает.
– Как же он живет?
– Любовь ему заменяет целесообразность. Вот словечко, которое он обожает. Он хотел сделать мальчика таким же, как он. А Эдгар любил все вокруг! Цветы, деревья, красивых девушек, зеленые холмы, океан...
– Он, кажется, недурно плавал?
– Это трудно так назвать. Он не плавал, он общался с океаном; никогда и ничего из природы он не желал и не стремился преодолевать – просто жил в гармонии со всем миром.
На глазах герцогини блеснули слезы. Я попытался что-то сказать, но Элен только махнула рукой:
– Не подумайте, Олег, что я идеализирую своего племянника. Он был послушным сыном и занимался всем тем, что поручал ему его отец, но душа... Душа его была в смятении. Ведь что такое деньги Сен-Клера? Я имею в виду отца? Это – власть. Он наживался всегда и на всем – на победах Германии во Второй мировой и на ее поражении, на трагедии Пёрл-Харбора и на гибели Хиросимы и Нагасаки, на ближневосточных и дальневосточных войнах, на всем! Но самого его власть, как таковая, никогда не интересовала: он был и остается рабом цифири, обозначающей прибыль. Не человек – сюртук.
– Он тяжело переживает гибель Эдгара?
– Тяжело? Да. Но – по-своему. Он считает, что сын его... подвел. Оставил, бросил дело, которому Сен-Клеры и их предки посвятили четыреста лет своего скопидомства!
– Барон Данглар оповестил меня, что господин Сен-Клер назначил весьма значительную награду за расследование причин гибели его сына.
– Награду? Я ничего про это не знаю. Впрочем, как вы понимаете, мое отношение к Сен-Клеру всегда было... прохладным. Да и Эдгар пошел в мать – и лицом, и душой. Подождите... Расследование... Что-то неясно в гибели мальчика? Мне сказали, что он утонул.
– Есть обстоятельства...
– Подождите-подождите... Его что, убили? Или – он... покончил с собой?
– Разве Данглар не сообщил вам, что расследуется и эта версия?
– Чушь! Эдгар не мог утопиться! Он плавал, как рыба! Постойте... Или – его убили?
– Его могли довести до самоубийства.
– Каким образом?
– Возможно, ему сказали, что он смертельно болен... Или – он был в состоянии наркотического опьянения...
– Наркотики?! Но Эдгар никогда не употреблял наркотики!
– Вы в этом уверены?
– Нет, как все молодые, он порой покуривал травку, кто этим не грешил...
– Не могли ему вместо травки дать что-то еще?
– Вы располагаете какими-то фактами, Олег?
– Я пытаюсь их найти.
– Но – почему?
– Именно потому, что Эдгар плавал, как рыба.
– Вы знаете... Он как-то рассказывал мне, что хотел бы стать частью океана... И был бы там свободен.
– Недавно?
– Что, простите?
– Он рассказывал вам это недавно?
– О нет. Он был тогда еще ребенком. Подростком. И очень увлекался подводным плаванием. И сожалел, что не может жить в океане свободно, быть его частью... Мир воды казался ему волшебным.
– Настолько волшебным, что он готов был умереть?
– Мальчик желал заниматься океанологией, но Сен-Клер воспротивился. Никогда не могла понять, почему родители так часто калечат судьбы собственных детей, руководствуясь только своим эгоизмом...
– Бог знает.
