Я помотал головой. Потом поднялся, прошел в ванную, наклонился и подставил голову под ледяную струю. Даша вышла вслед за мной:
– Что с тобой, Дронов? Тебе что, плохо?
– Я запутался в словах.
– Подумаешь.
– Вся муть, что вокруг нас, – от слов. От тех, что ложны. Но в них же следует искать ясность.
– Получится?
– Да. Если ты будешь искренна.
– Я и без того...
– Ты бывала в «Веселом доме»?
Девушка смешалась на минуту, опустила глаза, потом переспросила холодно:
– Где?
– В «Веселом доме». В заведении мадам Карлсон.
– Не знаю, о чем ты.
– А если правду? Мы же хотим докопаться до истины. Или – ты предпочитаешь умереть, так и не поделившись «скромными девичьими тайнами»?
– Мои, как ты выражаешься, «скромные девичьи тайны» никого не касаются.
– Возможно, они касаются твоей жизни. Или скорой смерти.
– Не нужно меня пугать! Но то, что я считаю личным, я тебе рассказывать не стану.
– Тогда – остается лишь откланятся. – Я поднялся, отвесил поклон. – И – удалиться.
– Подожди, Дронов...
– Бессмысленно вытягивать кого-то из трясины, если ему там уютно. Или он сопротивляется. А сопротивляется потому, что ему кажется, что будет он слишком непригляден. И из-за этого своего представления предпочитает жизнеутверждающе погибнуть. Впрочем, эту сказочку я тебе, кажется, уже изложил.
– Не эту.
– Значит, похожую. Прощайте, Дарья Сергеевна Бартенева. Сражайтесь со своими химерами сами.
– Подожди, Дронов.
– Да?
– Ты жесток.
– Разве?
– Ты же знаешь, мне страшно оставаться одной...
– Я? Знаю? А если все сказанное тобою ложь? От слова до слова?!
– Я все о себе рассказала. И о своей семье. А – ты? Кто такой ты? Ты – всех подозреваешь в чем-то, а сам... Почему ты оказался у Арбаевой в тот самый момент, когда...
– Все. Поговорили. Будем считать, что я – bad boy. А ты – good girl. На этом и попрощаемся.
– Нет. Так нельзя. Это неправильно.
– Я хочу знать правду.
Девушка покраснела, кивнула:
– Хорошо.
– Слушаю тебя.
– Но я не уверена, что ты поймешь...
– Я не ханжа.
– Не в этом дело.
– А в чем?
– Я боюсь, ты станешь меня...
– Презирать?
– Нет. Это слишком сильное слово. Я пытаюсь подобрать адекватное.
– Не пытайся. Я же сказал: давно путаюсь в словах.
– Просто... Люди так часто лгут самим себе, что правда о них самих, о том, что втайне от себя они такие же, как и те, кого они осуждают, их очень задевает. Но им ничего не остается, как надевать маски благопристойности и жить с этой постной миной... Ведь люди часто осуждают не сам грех, а то, что ты не боишься в нем признаться. Потому что сами они такого мужества не имеют. А потом – начинают тебя ненавидеть за то, что кажется им твоей свободой. Той свободой, какой они себя лишили, заключив в тюрьму пошлых и ханжеских установлений.
– Даша, ты еще ничего не рассказала, а уже начала оправдываться. И передо мной, и перед собой. Хочешь анекдот?
Девушка пожала плечами.
– Мужик едет в поезде с доверху набитой сумкой. И каждую минуту достает оттуда банан, чистит, солит и – выбрасывает в окно. Чистит, солит, выбрасывает. Чистит, солит, выбрасывает. Его попутчик недоуменно спрашивает: «Э-э-э... а зачем вы это делаете?» Тот отвечает: «Терпеть не могу соленых бананов!»
– Глупый анекдот. Зачем ты мне его рассказал?
– Большинство людей так живут: терпеть не могут «соленых бананов», но не в силах удержаться от того, чтобы не посолить и не отвергнуть. Простая жизнь кажется им пресной, а не простая – отвратительной.
– Я это по-другому представляю. Многим кажется, что они раскованны и широки во взглядах, но эта «широта» простирается только на них самих.
– Таков мир. То, что люди позволяют себе, они никогда не простят другим.
Глава 56
Даша тряхнула волосами:
– Какого черта я разнюнилась? В конечном счете – кто я тебе и ты мне, чтобы переживать?!
– Вот именно.
– И все-таки... Знаешь, в жизни каждой женщины наступает момент, когда ее мучат необузданные и противоречивые желания.
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Ты можешь только догадываться! Когда женщине ближе к тридцати и она независима, от этой независимости можно удавиться! Хочется мужа, семьи, внимания, душевного тепла... Но и – страшно зависимости от мужа, даже не материальной, а необходимости терпеть его дурной или дерзкий нрав, страшно расставаться с постылой своей свободой...
И еще: это чувствуют все женщины в это время – и замужние, и все остальные: приходит ясное понимание: ты еще не жила, ты не успела или не смогла насладиться ни ласками мужчин, ни их вниманием, ни своим кокетством, ни самой жизнью. Кого-то держало в узде раннее замужество, кого-то, как меня, – карьера и жажда самоутверждения... И все романы мои были необязательны, скомканны либо, напротив, расчетливы... Я жила в рациональном мире карьеристов. И даже если возникала мысль, что после той или иной встречи не останется ничего, кроме разочарования, похожего на нудную мигрень, такие встречи случались все чаще и чаще, и все чаще приходило разочарование и с ним горечь – ну когда же, когда со мною случится хоть что-то стоящее?
Так думаешь ты и – снова и снова попадаешь словно на тот же круг... Используешь ты, используют тебя, а жизнь становится все тусклее без душевных привязанностей, и еще... Вдруг оказывается, что все твои детские мечты были сущим вздором... Такого не бывает в жизни, такое существует только в твоем воображении... И жизнь мила и – не мила! Не знаю, как лучше объяснить! И еще – очень тревожно. Наступает время выбора, но оказывается, что, выбрав один путь, ты неизбежно перечеркиваешь другие! И оттого делается еще страшнее! Я непонятно говорю?
– Лучше не скажешь.
– Я тебе уже говорила, Соня прилетела с Саратоны какой-то возвышенной, что ли... Но ничего толком мне не объяснила. Просто рассказала о... Ты его называешь «Веселым домом». Она называла «Замком снов».
– Поэтично.
Даша поморщилась:
– Вовсе это не бордель. Ты просто не хочешь понять.
– Хочу.
– Тогда не нужно меня оскорблять заранее.
– Так что же это за замок?
