– Убийством и разрушением?
– Это очень увлекательно.
– Разрушение – и есть твое настоящее?
– И твое тоже.
– Но в нем еще больше боли.
– Что мне до нее? Она чужая.
– Чужой боли не бывает! Как и чужой войны! Если ты причинил ее, она вернется к тебе!
– После? Потом?
– Да.
– Этого я не боюсь. У меня нет «после». У меня нет «потом». Я даже не думаю никогда над этим. Я просто убиваю время.
– И людей.
– Это увлекательно.
– Может, ты что-нибудь построишь?
– Из песка?
– Хотя бы.
– Бессмысленно. Да и нет здесь песка. Только этот город. Да и тот...
– Что – тот?
– Он как неживой. Его приятно разрушать. Да и вообще. Жить в здешних местах слаще разрушителем.
– Ты снова будешь убивать людей?
– Буду. Чувствуешь, как звучит? «Буду»! Эдак и у меня будет будущее.
– Думаешь?
– Знаю. Люди лучше помнят тех, кто сумел о с у щ е с т в и т ь их страх. Сделать сущим. Люди обожествляют таких. – Человечек вздохнул. – Страх куда важнее всего остального. Без страха невозможны ни власть, ни общество.
– Но есть люди, которые ничего не боятся!
– Конечно есть. Отчаянные. Те, что отчаялись. Устали надеяться. Но и они боятся.
– Чего?
– Снова обрести надежду. Ведь и она окажется ложной. Только смерть освобождает людей от всех страхов: нищеты, потерь, неудач, непризнания, да и от страха ее самой. Разве это не логично?
– Твоя логика линейна.
– Как и этот город. Как и эти люди. Мир – набор шаблонов. Я – освобождаю от них. Как и от страха.
– Так ты – освободитель?
– Да. Ладно, мы славно поговорили. А теперь – прощай. А то все стало как-то тихо, вяло и скучно. Ты никогда не пробовал сунуть палку в муравейник? В детстве?
– Пробовал.
– Вот видишь. Значит, ты меня поймешь. И не станешь сетовать на превратности судьбы. Но я дам тебе надежду. – Карлик хихикнул. – Вас так много, и вы так забавно суетитесь, что даже пули поспевают не за всеми.
Сморщенное личико карлика словно подернулось паутиной, и я понял, что это – паутина прицела.
Я огляделся, ища убежища. Пули выбивали из мостовой фонтаны щебня, люди падали, скошенные очередями, но и бежали они по прямым, словно расчерченным по линейке улицам и не догадывались никуда свернуть. Да и некуда было сворачивать: соседние улицы были так же геометрично правильны, и пули стрелка настигали бегущих по ним так же легко.
А я уселся на ступеньки какого-то дома. Мне все сделалось безразлично. Я видел, как небо то темнеет, покрываясь звездами, то вновь наполняется зарею и следом – светом. А люди были все те же и делали все то же. Шагали по каким-то значимым для них делам, пока светящаяся трасса очереди не обрывала их жизни. И так продолжалось и продолжалось, уже и весна сменила лето, и зима пришла вслед за осенью... А я все продолжал сидеть на тех же ступеньках.
И еще мне подумалось вдруг, что сидеть так можно бесконечно долго, и стрелок не обратит на меня никакого внимания... И со временем я превращусь в тень, и прах ее сотрет ветер... И меня не будет, словно не было.
И я понял, почему все так... Почему люди готовы изо дня в день идти по тем же самым улицам и жить в тех же самых домах... И почему их не волнуют чужие жизни, да и к своим собственным они часто фатально равнодушны...
Большинство людей потерять то, что имеют, боятся больше, чем приобрести то, что хотят.
Я вскочил и побежал, не оглядываясь. Стрелок словно воспрял ото сна: очереди проносились справа и слева, дыбили землю прямо передо мной, а я бежал, не разбирая дороги, ориентируясь лишь по едва заметному движению воздуха там, впереди... Ведь должен же когда-то закончиться этот нескончаемый город?!
И он кончился. Бесконечная даль океана простиралась предо мною, но прямо под ногами была бездна. Я застыл. И услышал позади смех. Стрелок-карлик смеялся весело, заливисто... Потом я услышал его голос:
– Отсюда никто не уходит. Потому что уйти некуда.
Он не лукавил. Он говорил чистую правду. Уйти было некуда. Ему. И тем, что привыкли жить в расчерченных и понятных лабиринтах ритуалов, установлений, правил... Ведь если не настигнет излетная пуля и не собьет упавшая глыба камней, то, согласно правилам, можно стать в этом городе кем угодно – мэром, главою совета, магистром...
Я посмотрел вниз. Не было видно ничего, кроме дымки, но я знал, чувствовал, что... И я – шагнул. Густая синева подхватила меня; полет мой был легок, и вот – тысячи воздушных струй забурлили вокруг, и я понял, что упал в море... Глаза я открыл на глубине и поразился спокойной, неохватной синеве; потом синева сделалась бледней, вода – теплее, я выскочил на поверхность. Нагретый галечный пляж был рядом, в несколько минут я добрался до мелководья, раздвигая податливую воду упругими гребками; несколько раз кувыркнулся в воде, вышел и лег на горячие камни.
Все вокруг было настоящим. И еще я понимал, что спал и видел скверный сон, вот только фраза... Я пытался вспомнить ее и никак не мог... Напрягся так, что губы почти свело судорогой, но наконец выговорил:
– Люди потерять то, что имеют, боятся больше, чем обрести то, что хотят.
Глава 67
– Дронов, ты стал разговаривать во сне? Или – всегда был таким?
Оказывается, я уснул прямо на переднем сиденье автомобиля, припаркованного в тени «Замка снов»: Бетти решила, что именно здесь стоит дождаться выезда Люси Карлсон, чтобы последовать за ней.
– Бывает, – пожал я плечами.
– «Большинство людей потерять имеющееся боятся больше, чем приобрести желаемое...» Ты так сказал?
– Почти.
– Но это же бессмыслица, Дронов. Кто боится приобретать? Все только это и делают!
– Со страхом. Приобретая, меняем жизнь. И с каждым приобретением теряем прежнюю. А поскольку нет гарантии, что рутина новая будет слаще рутины старой... Отсюда страх.
– А что тебе вообще снилось, Дронов?
– Виртуальный город.
– Это теперь модно.
– Хуже. Это многим заменяет жизнь.
– Тебя это страшит?
– Нет. Меня страшит другое.
– И я знаю что.
– Да?
– Откуда ты вышел, уже не помнишь. Куда придешь, еще не знаешь.
Я пожал плечами.
– А уже устал, – продолжала Бетти. – И ты бы бросил все, да вот незадача: как и остальные, ты увяз в этой жизни. Кто-то увязает сызмальства в службе, кто-то, как Сен-Клер, в семейном деле, мы с тобой, Дронов, на этом душном, как мираж, острове... Да, я тоже устала. Но уйти некуда.
