– Ты прямо как дельфин.
– Положение обязывает.
– Спасатель.
– Бывший.
– Спасатель не может быть бывшим.
– Женя, не нужно меня агитировать. Не стану я играть в ваши игры. Сначала я обозлился, ввязался, а теперь вот осознал: то ли мозги не те уже, то ли возраст: сентиментальным стал и ранимым, хочется всем верить и любить весь мир, вот я и верю...
– Ты всегда был таким.
– За пару суток я выслушал горы словесной шелухи, но так и не понял, где истина. Кстати, как ты на меня вышел?
– Сам что думаешь?
– Я не могу думать, только догадываться.
– Ну и?
Я попробовал сложить два плюс два. Или – отнять. Кто на Саратоне привычен, как деталь пейзажа? Стоит в нужном месте на сей доске и не отсвечивает? Береженый и постоянный, как фонарь? Иван Саввич Савин. Как в песне поется? «Кто что варит, кто что жарит, маринует и печет – знаю я наперечет!» Да и никто из «хозяев жизни» не замечает обслугу, зато она замечает все. Еще существенный момент: возможность иметь пусть негласное, но удовлетворение от собственной реальной значимости при внешней незначительности. А то, что ему меня не слили, как и мне его... Просто техника. Или даже больше: обычай.
Все эти мысли проскочили в моей голове за мгновение, ответил я сразу:
– Автомобиль. Савин.
– Ну вот, а говоришь профнепригоден.
– И ты совсем недавно за мной увязался.
– И успел заметить, что ты мрачен, как вологодский валун. Попал в переделку?
– Краем.
– Я на острове чуть более двух часов. А за тобой гнал – едва поспел. Но навыки не утерял.
– А чего сам? Поручил бы кому-нибудь.
– Бывает так, что поручить ничего никому нельзя.
Дальше Вересов продолжать не стал. Но тут все понятно: нельзя тянуть за собою когорты любопытствующих, чтобы не допустить... Чего? Рассекречивания? Если раньше и была какая-то идея или цель всей операции, то теперь... Соотношение изменилось. Из-за милой девочки по имени Катя. Котеночек.
– Ты со мной, Олег?
– Устал от игр.
– Бог с ними, с играми.
– Бог? Скорее – лукавый.
– Не важно.
– Кому как.
– Важно другое. Вот эта девчонка в беде. В большой беде. И ей нужно помочь.
Глава 72
Вересов умный. Он не стал терзать меня словами: «долг», «честь», «государственность». А также понятиями – «слово и дело», «земля и воля», «водка и килька», «народ и партия»... Помочь находящемуся в опасности ребенку. Только и всего.
– Что с ней?
– Ей плохо.
– Она пыталась... покончить с собой?
– Нет. Катя просто... словно уходит из этого мира. Тихо и незаметно.
– Она еще на Саратоне?
– Да.
– Ее смотрели врачи?
– Да.
– И – что?
– Развели руками: абсолютно здорова. Просто... умирает. От безразличия к миру.
– Что-то пытались сделать?
– Что-то пытались. Девушка действительно никак не реагирует на происходящее. Но она в памяти и в разуме. Извини, коряво выразился. Обычно говорят «в здравом рассудке». Но как назвать здравым рассудок, который не желает ни о чем рассуждать?.. И сама девушка не хочет ничего. Даже жить. В старину говорили: сглазили.
– А сейчас как говорят?
– Установка. Кодирование.
– Вы можете подтянуть светил психиатрии...
– Подтянули. Даже двух. Теоретика и практика. Пошептались наши светила: «голова – предмет темный, науке малопонятный».
– Так и сказали?
– Не совсем. В мозгу – девять миллиардов клеток. Между ними – миллиарды миллиардов связей. Выявить, на какие – страхи, эмоции, чувства – завязана установка на самоуничтожение, – невозможно. Потому что психика человека соткана совершенной: не допускает стороннего вмешательства.
– Но кто-то вмешался. И превратил жизнерадостную девчонку в безличный манекен. Значит, был осведомлен о ее душевных метаниях. Сыграл на этом.
– Очень нужно кодовое слово. Или понятие. Или предмет, его замещающий.
– Понимаю. Здесь кто-то за девушкой приглядывал?
– Очень издалека. Что ты хочешь знать?
– Она бывала в «Замке снов»?
– Нет.
– Это точно?
– Абсолютно. Что ты знаешь об этом домике?
– Там работала Людмила Кузнецова. Ныне Люси Карлсон. Проводила желательную для клиентов «материализацию снов». Точнее – страхов, представлений, иллюзий, часто для самих клиентов сокрытую в подсознании и оттого – еще более желанную. Притом для всех домик – просто «прибежище порока». Бордель. Правда, фешенебельный, как и все здесь. Вы здесь не паслись?
– Нет. И не была там Катя. Точно.
– Зато Эдгар Сен-Клер был. А девушка с ним встречалась.
Вересов пожал плечами:
– Кто мог ей запретить?
– Где она вообще бывала на Саратоне?
Вересов достал из кармана портативный ноутбук, похожий на блокнот, вывел информацию на дисплей.
Я просмотрел, сказал:
– Ничего особенного.
– Ничего. Во многом Катя была чистый ребенок... Удивительно... Но больше всего она любила кататься на карусели.
– «Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу... Кружит, кружит, кружит карусель, и на ней никак нельзя догнать друг друга...» – напел я. – Может быть, она хочет догнать Эдгара Сен-Клера? Или – свое детство?
– Ты о чем, Олег?
– Все мы в чем-то дети. – Я помолчал, спросил: – Ее отец...
– Нет. Он не в курсе.
– Государи не жалуют гонцов, приносящих дурные вести?..
Вересов промолчал.
– Когда началось ее болезненное состояние?
– Прошедшей ночью.
– Ты как сюда просочился? С профессурой?
– Самолетом до авианосца в Атлантике. Вертолетом – до борта «Академика Скрябина». Оттуда – лодкой. Здесь – нелегально. И не я один.
– Не слабо.
– Я хочу, чтобы ты знал, Дрон: сейчас ты можешь затребовать все, что необходимо: техника, люди, контакты, информация...
– «И вся королевская конница, и вся королевская рать...» Контактов хорошо бы поменьше. Какие-то требования – по поводу ее состояния – поступали?
– Нет.
– «Воины ислама» на Саратоне выявлены?
