– Уточняем.
– Как оценивают доктора положение Кати?
– Олег, я же тебе сказал...
– Извини, я скверно сформулировал. Сколько у нас времени?
– Может, и нисколько.
– Еще вопрос... Эту хворь на девушку не московским ветром нанесло? В широком смысле слова?
– Ничего не исключено. Олег, я не в теме. Попробуй сам. Соберись.
– Не в теме... Что же ты тут делаешь, адмирал?
– Ты же понял: крайние обстоятельства.
– Или – кто-то тебя решил выставить крайним? Как ты намедни – меня?
– Олег... Сейчас ты можешь рассчитывать...
– ...как и раньше. На себя. «И вся королевская конница» здесь не пляшет.
– Умеешь ты обнадежить, Олег.
– Я оптимист, ты же знаешь. Как мне с тобой связаться?
Вересов протянул мне зажигалку:
– Откидываешь крышку и – говоришь. Но прикуривать от нее не нужно. Хотя это и возможно. Перехват исключен. Для этой системы связи – свой спутник. Единственный в своем роде.
– Изящная вещица. – Я щелкнул крышкой, продекламировал: – «И вся королевская конница, и вся королевская рать... Не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать...»
– Ты о чем, Олег?
– Проверка связи.
– Ты услышан, не сомневайся.
– Очень изящная вещица. – Я вернул зажигалку Вересову. – Не люблю поводков.
– Люди старались.
– Назови номер, я позвоню. Когда определюсь.
Вересов назвал номер и дал координаты особняка.
– Значит, доверяешь?
– Ты сомневался, Олег?
– А что тебе остается? Только доверять.
Вересов промолчал. Спросил:
– Что тебе все-таки нужно?
– Не путайтесь под ногами, ладно?
– Мы не можем этого сделать, даже если захотим.
– Помню. «Статус острова». Это кого-то остановит?
– Законы пишутся «большими мужчинами» под себя. Но выполнять их приходится всем.
– Кто ниже.
– Именно. И все-таки... Что тебе нужно сейчас?
– Остаться одному.
– Подумать?
– Досмотреть сон.
И мы расстались.
Глава 73
Закат над океаном разгорался неторопливо, как огонь огромного костра. Казалось, кто-то невидимый и всесильный возжигал этот огонь, подбрасывая в чернеющую топку чьи-то алчность, зависть, гнев... Как стихи рождаются из сора, так и океанский закат возникал из этих страстей, неутоленных ушедшим днем, и переплавлял их в бесконечную красоту и совершенство. И свершалось это вечер за вечером, век за веком, примиряя всех нас с тем, чего так и не случилось в минувшем, и рождая надежду на то, что ничего в этом мире не потеряно, что все еще будет и новый день одарит нас своей щедростью, лаской и сиянием.
Я лежал на куче высохших водорослей, в тени скалы, и ни о чем не думал. Все мысли и чувства, казалось, уснули во мне; события минувших суток проносились в памяти клочьями влажного, теплого тумана, и я не останавливал внимание ни на одном из этих воспоминаний. И слова недавних моих собеседников, людей, встреченных случаем, как и те, что бродили по усталой моей памяти, возникали сами собой, словно были написаны красивым курсивом на плотной белой бумаге...
«Люди таковы, что постоянно используют тебя. Словно тряпку – для стирания пыли с заплесневелых душ».
«Большинство людей потерять то, что имеют, боятся больше, чем приобрести то, что хотят».
«Неизвестность времени смерти рождает иллюзию бесконечности жизни».
«Жизнь – игра. Нужно только правильно выбрать команду. Если играешь не за тех – всегда в проигрыше».
«Жизнь для большинства людей – театр. Они не принимают ее всерьез. А кто тогда всерьез примет смерть? Только те, что умерли. Но они уже никому ничего не скажут. Никому и ничего».
«Бессмысленную бойню мужчины называют войной и считают почему-то совершенно достойным для себя занятием! В эгоизме своем не думая даже, скольких несчастных женщин они оставляют жить – без надежды и успокоения!»
«В моем возрасте сны мешаются с явью и очень трудно разобрать, что в этом мире осталось такого, на что я могла бы опереться. Наверное, только мои воспоминания. Они надежны. Надежность и надежда – это почти одно и то же. Надежда на то, что впереди меня ждет Мир Горний, в котором и осуществится все, что утеряно в этом...»
«Самое грустное – просыпаться каждое утро в пустоте и знать, что это уже навсегда».
«Я боюсь, что жизнь проходит, что время истекает, как струящаяся вода сквозь пальцы, если опустить руку в ручей... Только раньше он был глубоким, чистым, звенящим, а теперь – словно унылая череда минувшего замутила все взвесью песка, и ручей уже едва движется под пальцами и зарастает ряской... И ты вдруг понимаешь, что здесь – не твой дом, что ты живешь по-пустому и что разговоры твои пустые хотя бы потому, что люди рядом с тобой – с такой же мутью минувшего в душе, и ты не знаешь их жизни, и оттого не можешь посочувствовать им искренне, и оттого – их искреннего сочувствия не ждешь, и остаешься одиноким под этим небом...»
«Время уходит и мы, прежние, вместе с ним».
«Если творчество – это одиночество, то власть – бездна».
«Любой трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем».
«Когда берешь чужие жизни, будь готов отдать свою».
«Никогда, никогда я не думала, что так люблю и так дорожу собой. До того, что готова пустить себе пулю в висок».
«Он вовсе не стремился к самоубийству. Просто желал покончить с той жизнью, которой жил и которая ему опостылела».
«Богатство позволяет не слишком беспокоиться о старости. Жажда умереть молодым позволяет беспокоиться о ней еще меньше».
«Роскошь – развращает. И делает людей безвольными рабами. А если что-то принадлежит не им, их рабство становится абсолютным».
«Нет разницы, настоящие чувства или поддельные, если их принимают за любовь».
«Что есть свобода? Иллюзия, какую случайность смывает, как слово «люблю» на песке».
«Людям нужны жутковатые сказки, чтобы освободиться от страха смерти, только и всего».
«Люди лучше помнят тех, кто сумел осуществить их страх. Сделать его сущим. Люди обожествляют таких».
«Ничто так не отравляет жизнь, как неизвестность. Особенно если ждешь ночи, которую можешь не пережить».
«Каждому человеку хочется сгореть, чтобы осветить весь мир! Но мало кто находит мужество сделать это».
«Огонь – это красиво. Он хорош для всех. Кроме тех, что сгорают. Но они никому ничего не скажут».
