Я шагнула внутрь и оказалась в девятнадцатом веке. В
огромной, просто бесконечной, прихожей стояла темная дубовая вешалка с
латунными крючками, рядом висело старое, потемневшее зеркало в вычурной раме, с
двух сторон от него красовались бронзовые подсвечники. Я наклонилась и стала
расстегивать ботиночки.
– Не надо, – махнула рукой Татьяна Борисовна, – терпеть не
могу, когда гости разуваются.
Промолвив последнюю фразу, она щелкнула выключателем, под
потолком ярко вспыхнула люстра, и я ахнула:
– Какой паркет! Просто произведение искусства. Нет, я не
могу шагать по нему в обуви!
– Ерунда, – отмахнулась хозяйка, – если бы вы видели, какие
полы были на втором этаже, там, где сейчас магазин! Мой отец подбирал каждую
дощечку лично, хотя не царское это дело – полы мастерить. Но папенька так любил
маменьку, так строил это гнездо! Мечтал, что тут станут обитать поколения
Алтуфьевых. Но не судьба. Что же мы в дверях стоим? Проходите, душенька, в
гостиную.
В полной растерянности я вошла в просторную комнату и
вздрогнула. По стенам были развешаны портреты. Они находились близко друг от
друга, соприкасаясь рамами. Дамы в бальных платьях, мужчины в сюртуках и
мундирах. Гордые, спокойные лица, без затравленного взгляда неизвестно куда
спешащего москвича двадцать первого века.
– Ваш отец был архитектором? – от неожиданности я брякнула
глупость.
Татьяна Борисовна звонко рассмеялась и вынула из буфета
коробку конфет.
– Нет, душенька, мой папенька, Борис Сергеевич Алтуфьев,
имел высокий чин, служил в Министерстве железных дорог. Знаете ли, в начале
прошлого века инженер – это была великолепная, редкая, отлично оплачиваемая
профессия. Естественно, он являлся дворянином. А вот маменька, Дарья Ивановна
Васильева, из купцов, правда, богатых. Папенька увидел маменьку в театре и
влюбился без памяти. Его родители были против женитьбы единственного сына на
купчихе, но перечить ему не стали. Мезальянс, конечно. Но папенька, как
благородный человек, никогда не укорял маменьку происхождением. Правда, его
перестали приглашать в кое-какие дома, но он не слишком горевал, выстроил в
1913 году этот дом и зажил счастливо… Что вы так побледнели, душенька? Голова
заболела? Съешьте еще одну конфетку.
– Нет, – пробормотала я, чувствуя, что сейчас грохнусь в
обморок, – просто меня тоже зовут Дарья Ивановна Васильева.
– Ах, – всплеснула руками Татьяна Борисовна, – какой
пердюмонокль! Вы – моя близкая родственница. Мы просто обязаны выпить чаю,
смотрите, какие конфетки! Должна вам признаться, душенька, я страшная лакомка,
что, конечно, не характеризует меня с лучшей стороны. Но вы съели только одну
шоколадку, угощайтесь!
Ее слова звучали глухо, на голову мне словно надели плотную
шапку, желудок противно сжимался. В комнате, набитой старинной мебелью, стояла
дикая духота, сильно пахло полиролью для мебели и чем-то приторным…
– Простите, Татьяна Борисовна, – пролепетала я, боясь, что
сейчас свалюсь на пол, как кегля, – мне пора идти.
– Конечно, милая, – всплеснула руками старушка, – если будет
времечко, поднимайтесь ко мне, расскажу много интересного про этот дом. Ах,
кого здесь только не бывало.
Боясь, что сейчас меня погребут под кусками воспоминаний, я
схватила куртку и убежала.
На улице дурнота слегка прошла. Я подышала минут пять, потом
открыла магазин и юркнула внутрь. Торговый зал, такой оживленный днем, сейчас
выглядел мрачно, словно крематорий. Честно говоря, мне давным-давно надоело
вести жизнь бомжа, ютясь в кабинете. Хотелось улечься на свою кровать, принять
ванну… Последние дни я моюсь в рукомойнике, хорошо хоть волосы у меня короткие.
Правда, сегодня утром еле-еле вытащила башку из-под крана. И уж совсем мне не
нравится ночевать в магазине одной, жутко страшно. Каждое утро начинаю с того,
что звоню в Ложкино Ирке и каждый раз слышу:
– Не волнуйтесь, скоро закончат.
Побыстрей бы…
В эту минуту до меня донесся тихий скрип снизу. Руки сами
собой схватили толстенную «Историю цивилизации», ноги понесли меня в буфетную.
Приоткрыв дверь, я увидела у стола привидение. На этот раз струящаяся материя
не покрывала призрак с головой. Сегодня длинные, какие-то неживые, белые-белые
пряди падали на плечи, а потом уже начинался саван, спускавшийся до полу.
Фантом поднял руки… Я осторожно подкралась сзади и со всего размаха треснула
его «Историей цивилизации» по макушке. Раздался сдавленный крик, и привидение
рухнуло на пол, явно потеряв сознание. Издав радостный вопль команчей, я
посмотрела на поверженного врага. Иногда я смотрю по телику ужастики, и в них
фигура призрака, получившая пинок от человека, начинает медленно «испаряться»,
эта же и не думала исчезать.
Я присела на корточки, ну-ка, кто бродил тут по ночам, пугая
меня. Ухватив нечто за волосы, я повернула его голову физиономией к себе и
заорала: на меня смотрело лицо Лели Сыромятниковой. Послышался топот, лай,
затем дверь в буфетную с треском распахнулась.
– Случилось… – завела Маня, потом дочь увидела меня и
обрадовалась: – Мусечка пришла.
Затем ее глаза переместились вниз.
– Муся, что с Лелей?
– Я стукнула ее по голове «Историей цивилизации», погоди,
видишь, «Скорую» вызываю.
– Но зачем ты треснула Лельку? – недоумевала Маня.
Впрочем, тот же вопрос задал и врач, прибывший на место
происшествия.
– Зачем вы ударили ребенка по голове тяжелым предметом?
– Случайно.
Доктор вскинул брови:
– Случайно?
– Ну я приняла ее за привидение.
– За кого? Простите, девочка в ночной рубашке, вы что,
живете в магазине?
– Да, временно.
– Дата рождения больной, – спросил фельдшер.
– Не знаю, – растерялась я, – Маня, подскажи.
– Вы не помните день рождения собственного ребенка?
– Это не моя дочь.
– А чья?
– Банкира Сыромятникова.
– Ага, – попытался врубиться в ситуацию доктор, – вы вошли
на кухню…
– Погодите, – влезла Маня, – тут кто-то ходил, светил за
витриной, мы его ловили, мама испугалась, решила, будто это привидение, да еще
Сомс мышь у меня в волосах запутал!
– Мышь в волосах?
