– Летучие – они тоже птицы. Только ночные.
– Говорят, нетопыри снятся к смерти.
– Говорят, в индейских землях живут люди с песьими головами… – ответил я в тон.
– С головами – то вряд ли… А вот с песьими душами – их и здесь хватает.
– Так что скажешь, дядя Миша?
– Гнатюка это дом. Александра Петровича. Строгий он человек. Государственный. А у меня… Сколько кто кругом ни воруй, сколько ни чеши языками, трепет перед державою. Страх. Потому как давешний я человек, да и… Насмотрелся, как система людей ломала. С треском. Хребтами о бетон. Не смерти я боюсь даже – кто ее минует – тюрьмы. Страшное место, гиблое. И люди там – не совсем люди становятся. Другие. Иные. Насмотрелся я. Сегодня над законом панует, а назавтра – гнилью в яме сидит.
– Сейчас другие времена, дядя Миша.
– Ты сам-то в это веришь, Олег?
Верю? Верю я в Бога. Остальное – от лукавого.
– Ну вот. Все тебе и выложил. Еще выпью?
– Да сколько душа просит.
Дядя Миша кивнул, налил мне, себе сотку, выпил.
– Вот так оно лучше. А если вдуматься… Что я тебе такого сказал? Все про то знают. И что Гнатюк – главная здешняя «крыша», и что… Ты как про медальон упомянул, да про коллекционера своего пропащего, да про особняк, меня мандраж и прихватил… Президент наш – большой охотник до всякого антиквариата… Страсть у него такая. Говорят, крепче водки забирает. Не, не его, конечно, – быстро поправился дядя Миша, – вообще… Он, пока в опале был, и сам по «блошиным рынкам» хаживал, диковины всякие искал… Вот и думай, чего я испугался… – Дядя Миша затянулся, притоптал сигарету в пепельнице, повторил: – Кто этого не знает? Все знают.
Да. Дядя Миша затосковал. «Видя Мишкину тоску, а он в тоске опасный…» – решил я ее развеять. Как водится, деньгами. Иначе говоря, предложил за хороший гонорар подобрать мне автомобиль с приличным движком в аренду. Как пишут в объявлениях: «Чистоплотная таджикская семья из восемнадцати человек снимет однокомнатную квартиру или комнату. Порядок гарантируем».
Дядя Миша аж расцвел: как выяснилось, у него в гараже пылилась отечественная «шестера» с самолично перебранным им движком и оттого шустрая, как антилопа гну, но вида самого непрезентабельного. А когда он спросил гарантий «морального износа автомобиля», я ответил просто, как в тех же объявлениях: «Или куплю». Дядя Миша окончательно просиял, подбросил меня к кафе «Ностальжи», получил деньги и поехал оформлять договор купли-продажи: как водится, и в комиссионном, и в нотариате, и в ГАИ у него были свояки, шурины, девери и сватья, так что моего присутствия даже не потребовалось. Через два часа он обещал поставить мою машину прямо перед кафе, где мы встретились.
А к встрече с товарищем генералом я был готов. Почти. Как сказал дядя Миша? «Давешний я человек». Вот и мы некогда были – «давешними». Какими стали теперь? Бог знает.
Глава 34
Генерал запаздывал. О нет, что это я! Они не опаздывают, они задерживаются. Человече, будь он Платоном или Геростратом, должен осознать, с каким сиятельством предстоит повстречаться. Или – с сиянием. Ха… С чего это я затрепетал душою? И что за «чуйство» нашептывает мне эдакие мысли? Собственная неустроенность и непричастность к системам и схемам? Или – к жизни? Неприкаянность? Зависть? Горечь?
Это все – от долгой зимы, недостатка свежего воздуха, витаминов и душевного общения… Люблю слова. Они всегда и все объясняют.
Могучий «ровер» притормозил неспешно и по-хозяйски, Александр Петрович Гнатюк вышел из машины, грузно поднялся по лесенке на открытую веранду, оглядел зал, узнал меня, подошел, протянул руку, мы поздоровались, рядом мигом оказался официант, Гнатюк бросил коротко:
– Чай. Коньяк. И музыку потише.
Присел за столик, оглядел веранду, похвалил:
– Место грамотно выбрал. – Помолчал, добавил: – А ты почти не изменился, Олег.
Ответить той же любезностью генералу я не мог. Он крепко отяжелел, волос на голове убавилось. И взгляд стал другим. Взгляд человека, не привыкшего, чтобы ему прекословили. По крайней мере, в этом городе.
Официант материализовался, налил в большие чашки круто заваренного чая, оставил фарфоровый чайник, блюдечко с финиками и нарезанным лимоном, бутылку «Курвуазье», предварительно разлив в два бокала по капле – по-европейски, и – испарился.
Гнатюк разжевал раздумчиво финик, поднял голову, посмотрел мне пристально в глаза… У меня даже изморозь по спине прошла: не знаю, как объяснить, но… Это был взгляд смертельно уставшего и бесконечно одинокого человека.
– Хотя – ты тоже другой. Ну что, за встречу? А то разговоры начнутся, где уж посидеть вот так… – Он глянул на море. Оно словно светилось аквамарином, чуть играя вблизи берега белоснежными шапками… – Ну что? – Гнатюк приподнял рюмку. – За удачу не пьют, за победу… Что есть победа в этой жизни, кто скажет? За встречу.
Мы выпили. Гнатюк запил чаем, выбил из пачки сигарету, закурил, прищурился, глядя на меня сквозь табачный дым, спросил:
– Так с чем на этот раз пожаловали, господа хорошие?
– Один я. С частным визитом. Но по делу.
Гнатюк усмехнулся:
– Понятно. Чиновник с именным поручением из Петербурга. Инкогнито. Инспектировать богоугодные заведения. Так у нас все заведения – богоугодные. Если не выяснится обратное. Правда, нет у меня ни Ляпкина-Тяпкина, ни Земляники, ни Варенухи. И даже Фагота нет или даже завалящего альтиста Данилова. Хотя – есть флейтист. Играет – заслушаешься. Впрочем, его ты и привез некогда из земель неведомых и весей дальних. Что теперь?
Саша замолчал, погрустнел, налил себе коньяку, опрокинул единым махом, усмехнулся криво, процитировал:
– «Черный человек на постель мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь…» – Мотнул головой, пожаловался: – Привязалось…
Потом снова повернулся к морю, долго смотрел, повернулся ко мне, и взгляд его был нездешним, отсутствующим… Напел вполголоса:
– «И пили корсары коньяк, будто воду, и били в набаты, спасая свободу, рабы и лакеи; и кили кипели, как в пенном шампанском, когда на французском, когда на испанском – на рее хрипели – солдаты и слуги. И посвистом вьюги плыл посвист картечи…»
[14]
Помнишь эту песню?
– Смутно.
– В том-то и дело… «Пришли другие времена, тебя то нет, то лжешь, не морщась…» Куда делись мы прежние, Олег? Что с нами сталось, с теми? И – кто мы, нынешние?
Только теперь я заметил, что его превосходительство в приличествующей степени нетрезв. Впрочем, как сказал некогда один знакомый, занимавшийся в девяностые немного бизнесом, немного политикой: «Мы никогда не похмеляемся. Просто лет шесть уже не трезвеем».
– Власть – тяжкая ноша, – сказал я, пожав плечами, – тривиально, но факт.
