Думать.
Я закрыл глаза, и передо мною понеслись, словно в замедленной съемке, пустынные улочки старого города, испуганное лицо таксиста, алый автомобиль с открытым верхом, лицо Анюты и ее ресницы – вздрагивающие, как крылья напуганной птицы, и ее глаза – темные, глубокие… И еще – щемящая мелодия губной гармоники, та, какую играл мальчик Эжен, – «Последнее танго в Париже». «Все последнее – красиво. Потому что потом наступает пустота…»
Я тряхнул головой. Глаза мои слипались. Бессонная ночь, а сейчас – время за полдень, и день душный и знойный, и даже малая толика коньяку, выпитая накануне, сделала мысли ленивыми и неповоротливыми, и вместо четких словесных формул я вижу невнятные образы, цвета, тени…
Все, что я услышал о происшедшем в Бактрии за последнее время… Смерти и самоубийства, не связанные между собой ни способом исполнения, ни «составом действующих лиц»… И если исключить мистику…
Получается, в Бактрии кто-то испытывает неведомое доселе оружие! Фатальное, безымянное и жуткое в своей странной избирательности.
И – во все это совершенно не вписывается «черный человек».
А мое странное блуждание по переулкам, когда я, словно во сне, потерялся в городе ушедшего века – пустом, полном фантомов и призраков?.. «Эти часы отстали на целый век».
Часы. Механизм, где ход каждого колесика, каждой шестеренки – взаимосвязан и взаимозависим, и лишь их слаженная работа позволяет двигать такое необъяснимое явление, как время! По крайней мере, человек в своем искреннем самомнении полагает, что именно так он и наблюдает за временем! А как время наблюдает за человеком?
Но я-то знаю, что время течет неодинаково в разных психологических состояниях, в разных возрастах, да и в разных местах – тоже! Размеренное и линейное время отрицает и Чудо, и Откровение! Да и Сатана, этот лукавый пунктуалист и аккуратист… Все должно идти по плану, быть расписано на годы и десятилетия вперед, и все должны быть шестеренками в едином, устроенном им механизме, вращающем землю к погибели… И только провидцы и пророки, верующие не в разум, а в Чудо Господне, живущие, подобно юродивым, вне времени, могут противостоять всеобщей алгебраической целесообразности.
Линейность времени, его псевдодвижение «по пути разума и прогресса» – не что иное, как удобное и комфортное заблуждение, которое разрушено уже и искусством, и философией. «Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков… Лучи заходящего солнца еще освещают величие уходящей эпохи… Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках… Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами…» – так писал в прошлом веке о грядущем безвременье американец Питирим Сорокин. Век «железа и крови» миновал. Впрочем, так нарек Отто фон Бисмарк девятнадцатый; двадцатый Збигнев Бжезинский наименовал временем «мегасмерти». Каким нарекут век наступивший те, что придут после нас? Бог знает.
А пока людям и муторно, и страшно. Как страшно бывает ребенку в ночи, в которой он может заблудиться и исчезнуть.
Глава 41
Ночью одно хорошо. Тогда все кошки – серы. И тьма укрывает своим почти волшебным плащом и правых, и виноватых, и злодеев, и мирных обывателей. Вроде меня. Сидеть белым днем на здешнем солнцепеке мне муторно. Хотя прав был Александр Петрович: место я выбрал грамотно. И просматривалось и, соответственно, простреливалось оно только со стороны моря. Но какими бы дерзкими ни были неведомые злоумышленники, нанимать яхту и палить с ее качающейся палубы из снайперской винтовки при легкой волне да при генерале госбезопасности рядом – не стали. Да и без него не станут. Попасть невозможно.
Но и под лежачий камень вода не течет. Я глянул на часы: пора. Хотя время и нелинейно, часы с верностью и точностью отсчитывают положенное, чтобы мы могли не разминуться с ближними и дальними хотя бы в настоящем.
Пора. Во-первых, взять обещанный дядей Мишей и проплаченный автомобиль. Во-вторых, наведаться к Максиму Максимовичу Розенкранцу. И выяснить наконец, за какой такой надобностью приходил к нему Дэвид Дэниэлс. И куда Максим Максимович дел тело. Хе-хе.
Потянуло на черный юмор. Симптоматично. Потому как на все про все у меня времени до вечера. Или до завтрашнего утра. Пока умный опер Свиридов не опросит мальчишек и не установит доподлинно, с кем встретился и что не поделил «черный человек» на тесном пустыре. Возможно, тогда и я узнаю, что он со мною просто был не согласен во взглядах. Скажем, на философию истории. Или на историю философии. Или его бесило то, что я начисто отрицаю исторический детерминизм в марксистском понимании. Правда, и у генерала госбезопасности тогда возникнут ко мне вопросы. И я не смогу на них ответить. Потому что ответить мне – нечего.
…Автомобиль стоял прямо у кафе. Рядом сиял дядя Миша. Он провернул удачную сделку и, чтобы не усугублять, цедил не первый уже бокал слегка охлажденного выдержанного каберне. И даже не третий. Где-то между седьмым и девятым. Подавив заунывную зависть к его праздности, перекинулся парой слов, получил ключи, бумаги, сел на водительское… Движок заурчал ровно и солидно. Дядя Миша заботливо огладил капот, вздохнул, сказал:
– Не машина – хронометр. Благодарить будешь. Бензина – полный бак. Обкатывай. – Еще раз вздохнул. – С Богом.
Городок я промахнул насквозь минут за двадцать, выехал на пустоватый по этому времени большак, свернул на трассу, что раньше вела к морю, а после давнего обвала была заброшена: кроме двух-трех дач, ничего в той стороне не осталось, да и с пресной водой была напряженка, поэтому дорога осталась диковатой.
Разогнался по прямой почти до ста – автомобиль шел ровно. Не знаю, что меня понесло… Наверное, хотелось промчаться сквозь знойное марево, стряхнуть усталость рассудка и оцепенение души, почувствовать скорость, почувствовать ветер, почувствовать, что я, как и прежде, хозяин обстоятельств и смогу если не размотать, так разрубить все здешние змеиные клубки!
Черный «бумер» вынырнул с незаметной грунтовки и стал нагонять. У меня даже на душе повеселело. «Бумер» давно перестал быть просто машиной и перешел в область преданий. «Черный бумер, черный бумер всем девчонкам нравится…» Я прибавил. Детское, конечно, развлечение и пустое – играть в догонялки с монстром, но… В каждом из нас живет ребенок, и каждый хочет игры, соревнования и – победы!
«Жигуленок» мой шел исправно и без надрыва, благо шоссе здесь было прямым, как копье. Я бросил взгляд на стрелку спидометра – сто двадцать, как одна копеечка! «Бумер» нагнал, поравнялся. Ну что ж… «И мчались так они до поворота, не смея тракт другому уступить…» Но это уже совсем далекое и смутное детство. А потому я стал плавно сбрасывать, дескать, обращение понимаем, большому кораблю – большую воду, а мы тут в озерцах поплещемся… «Бумер» обошел меня на две трети корпуса и резко подал вправо… Ах ты, папуас мстительный! Подрезать при такой скорости и на такой дороге? Это не спортивно!
