Всю жизнь я больше всего боялась одиночества. И всю жизнь провела именно в нем. Великой и жесткой. Меня никто и никогда не смог обмануть. Потому что больше всего на свете я, как и мама, боялась разочарований и оттого… очарование любым мужчиной вытравляла из себя ядом неверия…
Признаться, мое неверие и высокомерие было оправданным застарелым мужским шовинизмом в науке… Наука вообще состоит из дрязг, несостоявшихся амбиций, нереализованных проектов… И если ты хочешь не просто преуспеть, но – стать великой, необходимо отрешиться от собственно женской природы…
Сначала я пошла по стопам папы. Он так хотел. И поступила в политехнический на специальность «телекоммуникации». Закончила три курса и поняла – не мое. Хотя я уже тогда была зачарована экраном… И тем, что может происходить с обратной стороны его… Но меня интересовали люди. И из людей более всего – я сама. А тут еще и это неотвязное – «Будь великой!». И другое – «Не будь податливой. Будь жесткой». С этим… почти невозможно жить.
А вокруг… Кипели страсти, девчонки и ребята сходились, расходились, женились, изменяли друг другу… Я поучаствовала «в процессе» только затем, чтобы меня не считали «синим чулком». Мой первый мужчинка был хорош собой, эгоистичен и самодоволен. Связываясь с ним, я знала, что ничем не рискую: такого полюбить невозможно. И он – не сможет бросить меня. Потому что я непременно сделаю это первой. Я так и сделала.
На всем курсе была, казалось, только одна счастливая пара… И этой счастливицей, по иронии судьбы, оказалась моя подруга… Вернее, она считалась ею: у женщин не может быть подруг по самой прозаичной причине: мы всегда завидуем… Завидуем, что счастье выпало не нам. И было очень стыдно, и хотелось избавиться от зависти, но мешала ревность: почему он выбрал ее, я же умнее, лучше, совершеннее! И ты незаметно начинаешь прилагать усилия, чтобы это счастье разрушить, и, когда все получается, понимаешь, что тем ты разрушаешь и свое собственное будущее счастье, и способность любить…
Я отбила у подруги ее мужа. Вернее, сделала так, чтобы он со мною переспал и ей стало известно об этом… Сначала они делали вид, что я – стерва, а между ними ничего не изменилось… Но я уже тогда – нет, не знала, чувствовала, как всякая женщина, – трещинка в отношениях, когда один из двоих был не верен, постепенно становится пропастью… Их счастье кончилось, но и мое не настало… Да и… Зависть живет много дольше, чем чужое счастье.
Глава 90
Родителям, особенно папе, который хотел меня видеть только ученой, я объяснила свой переход на медицинский факультет МГУ просто: психология, психиатрия и генетика – самые динамично развивающиеся области науки и там сделаться академессой мне просто на роду написано… Папа намотал все на ус, вернее, на бороду – он носил не хрестоматийную профессорскую бородку, а настоящую, окладистую… Как писал еще Герберт Уэллс о Марксе в «России во мгле»: «Такая борода не вырастает сама по себе. Такую бороду холят, лелеют и патриархально возносят над миром». Мой папа был не Маркс и даже не Маркес – ни вознестись над миром, ни даже стать «основоположником» в той науке, коей отдавал он жизнь и время, ему не удалось, но… Все люди, и у всех – свои слабости. Особенно в подражании, пусть даже подсознательном, идолам и божкам.
Училась я отлично. Меня ничто, по большому счету, не отвлекало. «Пальма первенства»… Это не пальма, это сучковатый кактус, растущий по странной прихоти природы среди снежной, продуваемой всеми ветрами равнины… С соком горьким, как цикута… И я была отравлена этим соком с детства.
Любви в моей жизни не было. Но для себя я решила – что ее и не существует… И мужчин себе выбирала сама, таких, которых было не жалко бросать. И с каждым новым мужчиной разочаровывалась в «сильной половине человечества» все больше… А ведь в детстве я была начитанной девочкой и грезила героями, способными на подвиг или хотя бы на самоотверженность… Пусть не ради меня, ради чего-то… Но идеалисты перевелись в ушедшем веке. Или – их перевели…
Папа помог с распределением в «самый профильный почтовый ящик»: в закрытый институт в Загорье. Формально его курировала академия, а на самом деле… Диссертации там были закрытыми, но готовились быстро, и никаких проволочек с защитой… Он действительно верил, что я стану академиком. И я – укатила в эту тмутаракань.
Вот там меня и подстерегло это несчастье… Любовь.
Он был несуразен во всем. Во внешнем виде, в одежде, в поступках, в запойном пьянстве… Но так блистателен и умен, так уверен в себе и так ничтожен порою… Он был гений. Игорь Олегович Мамонтов.
Такого я не испытывала никогда. Все мои знания, все высокомерие, вся гордость куда-то испарились… Я слушала его и изумлялась, откуда такая бездна всего может быть сосредоточена в одном человеке… Я основательно поглупела и… Да, это была любовь. И та болезненная жажда, с которой я купалась в новом для меня чувстве, говорила мне только о том, что природу человека не переделать… Природу женщины – тем более.
Мамонтов именно этим и занимался: усовершенствованием природы человека. Евгеникой. Хотя его работа и была занавешена семью замками секретности, но… Может, оттого, что сам он был угловат и столь же непривлекателен наружно, сколь блистателен внутренне, он желал создавать совершенство. И – создал. Но не путем каких-то генетических мутаций или чего еще…
В институте работала девушка. Лаборантом. Застенчивая, простая, она казалась всем – ну уж мне-то точно! – серой непривлекательной мышью… Да она и была такой! Но Мамонтов – в нее влюбился! Это я знала точно – по тому, как он мямлил и не выговаривал слова при ее появлении или вдруг начинал нести сущий бред о перспективах своей неземной работы для человечества… Девушка эта, звали ее Дашей, выслушивала все с застенчивой улыбкой, и я втайне радовалась: никогда, никогда эта глупышка не оценит Игоря Мамонтова! Слишком велика разница в интеллекте! А тут еще его идиотские попытки принаряжаться – при полном отсутствии вкуса и габаритах Гаргантюа… или – делать несуразные подарки… Знаешь, что он подарил этой Даше Бартеневой на день рождения? Библиотеку классики Серебряного века! Что может быть глупее и унизительнее такого подарка?! Для девушки, которая и близко не ведала, кто такие Игорь Северянин или Константин Бальмонт!
И… к моей горечи, изумлению и… не знаю, что даже сказать… Эта девчушка с простоватой внешностью ответила на любовь Мамонта, и они сделались близки… Она даже поселилась у него! Я была повержена и поражена! И мысли о том, что Мамонтов – такой же, как все, да еще и толстый, неповоротливый, самовлюбленный идиот, – не помогали! Они были счастливы, это виделось с очевидностью. А я… Нет, никаких планов отбить Мамонтова у Бартеневой я не вынашивала – это было невозможно и нереально. Он вообще не замечал никаких других женщин!
И я – с головой погрузилась в работу и… с отчаяния стала куролесить со всем мужским персоналом! Словно доказывая себе: я – лучшая! Мне так хотелось, чтобы Мамонтов хотя бы возмутился! Но он – не возмущался. Он общался со мною, как хороший программист общается с компьютером: указывал на ошибки в работе и ставил задачи…
