— Не накручивай, Борис. Вся эта бутафория больше трешки не стоит.
— А моральный ущерб?
— Что есть «мораль»?
— А ты становишься взрослым, Медвежонок.
— Учителя хорошие.
— А все-таки? Что привело тебя в благодатные края в столь ранний час?
— Вопрос жизни и смерти.
— Жизни и смерти? Забавно. А чьей, разрешите спросить?
— В этом и состоит главная интрига действа.
Мулатка снова вернулась, стараясь казаться невозмутимой, застелила стол новой скатертью, водрузила на него большой кофейник, поставила напротив каждого из сидящих по широкостенной чашке. Вопросительно посмотрела на Чернова, тот кивнул, девушка разлила кофе и вышла.
Борис Михайлович с удовольствием отхлебнул дымящегося напитка, сказал:
— Божественно. Только ты уж не плескайся, пожалуй: почти кипяток. К тому же я весь в белом.
— А я в чем, Борис?
— Это не моя забота.
— Да?
Олег отхлебнул кофе, закурил. Спросил:
— Ты решил свалить? С концами?
— А ты как думаешь, сынок?
— Не понимаю.
— Помнишь? Это ты посоветовал купить мне сей дом. И воздух какой, ты чувствуешь?
— Здешний климат тебе на пользу.
— Здесь нет нужды притворяться. Обыватели вокруг добры и ленивы.
— Обыватели везде ленивы.
— Но у нас — злы.
— Это от нищеты.
— А я думаю, у наших это — природное. Климат мерзкий.
— Почему ты оставил мне маячок?
— Что?
— Пароль в компьютере. «Корриду»?
— Я умный. Ты умный. Я ждал тебя, партнер. Ты приехал.
— А если следом за мной прибудет Никита Николаевич Борзов со свитой?
— Ты ему сказал, где меня искать?
— Нет.
— Вот видишь... Ты, как это раньше называли, человек чести. Я в тебе не ошибся. В людях я вообще не ошибаюсь. Потому что не очаровываюсь ими. — Чернов вздохнул:
— А жаль.
Он отхлебнул кофе, вынул из кармана сигару, со вкусом раскурил.
— А кроме тебя никто про это скромное бунгало не знает. Комнат здесь много. Живи.
— Ты что, считаешь, что сможешь наслаждаться жизнью, «прислонив» сто миллионов?
— Девяносто пять.
— Тоже неплохо.
— Твоя беда, Медведь, в том, что ты мыслишь оч-ч-чень большими цифрами и почти мировыми категориями. А играть умеешь пока «по копеечке». Отсюда несоответствие. Комплексы. — Борис Михайлович вздохнул. — Нет чтобы сыграть по правилам и — нажить те самые двести-двести пятьдесят лимончиков на двоих... Неплохая сумма, я тебе доложу.
— Хорошая. Не по правилам поступил ты, Борис. Ты вышел из игры, снял деньги и исчез. И тем самым создал проблемы.
— Ты что, действительно считаешь, проблемы создал я?
— Еще какие. Вчера мне пришлось объясняться с некими... господами. На кладбище.
— Неужели с призраками?
— Отнюдь. Среди наших клиентов оказались «деловые люди». С их «коллективным фондом».
Чернов поморщился:
— Общак?
— Да.
— Кто принимал деньги?
— Том. Под пять процентов.
— Жадный мальчик. И хитрый. При чем здесь я?
— Если бы на нашем счету оставалось девяносто пять миллионов, они бы не суетились.
— Не говори ерунду, Медведь. Нас списали бы по-любому. На твоей, как ты это называешь, игре люди потеряли... — Чернов закатил глаза к потолку, — миллиардов шесть. Ты думаешь, они остались довольны и счастливы?
— Это бизнес.
— Это глупость.
— Я тебе все объяснил, Борис. Мои расчеты...
— Ты меня развел, Медведь. Меня! И тем — подставил. Ты имел одни расчеты для меня, другие — для себя. Так?
— Ты же сам сказал: я повзрослел. Ты никогда не согласился бы на столь рискованную игру.
— Это не игра, а самоубийство.
— Как бы там ни было, я собираюсь продолжить.
— Что?
— И выиграть.
Борис Михайлович откинулся на стуле, долил себе кофе, долго помешивал, забыв положить сахар. Наконец произнес:
— А ты забавный.
— Ты не понял, Борис. Я сегодня хочу вернуться в Москву. И вернуться с деньгами.
— Скатертью дорога, — оскалился Чернов. — Европейские банки к твоим услугам. Кредит пустячный, проценты ты предложишь огромные. Правда, с обеспечением неважно, хотя... Как выразился господин Борзов, «светлая голова — надежная гарантия». Валяй.
— Верни деньги, Борис.
— Деньги? У тебя были деньги, Медведь? Ты их заработал?
— Я хочу закончить дело.
— А я хочу искупаться. Через четверть часа я так и сделаю. Понял, чем мы отличаемся?
Олег задумался, произнес грустно:
— Да. Отличаемся.
Чернов вскинулся:
— Ты решил, что я повелся на бабки, бросил налаженное дело и свинтил? А тебя решил взять в долю ради будущих полулегальных гешефтов?
— Я ничего не решил. Но готов ко всему.
— Это ты так думаешь. Ты что, считаешь, останься я — не было бы наездов?
Да они пошли бы по накатанной! И сидели бы мы сейчас не в солнечной Испании, а в «Матросской Тишине» или в «Лефортове». В разных камерах.
— Трудности надо преодолевать.
— И мочиться в писсуар, а не мимо! Какую еще сентенцию выдашь?
Гринев пожал плечами.
— Тогда выдам я! Убираться из Москвы после твоих художеств нужно было без вариантов! Чтобы выжить! Понял? Мы попали на семь лимонов! Если поскрести по сусекам, я набрал бы эти деньги и расплатился с кредиторами, и — что дальше? С такой-то славой? Быть нищим и никому не нужным?
— Борис...
— Молчи и слушай! Дело даже не в этом. Ты убил рынок, разорились сотни предприятий, и — что? Нашим милым государственным структурам ты скажешь, как мне: «Это бизнес»? Да тебя искупают в дерьме и — схарчат! Схрумкают так, что и поминания не останется! В такой ситуации властям нужны крайние; крайними оказались бы ты и я. Это второе. И третье. Кто ты такой? Мелкий брокер. В каком уровне ты сыграл? В уровне даже не крупных финансовых спекулянтов — в уровне воротил рынка! Тебе это простят? Нет. Мне это простят? Нет. Поэтому, в какую бы камеру нас ни запихнули, до суда мы не доживем! В Москве нас закопают.
