— Я работаю.
— Над чем?
— Хочу, чтобы вы поверили в удачу. И в четверть миллиарда долларов прибыли.
Борзов внезапно замер, сосредоточенно уставился в ведомую ему точку на полу, поднял взгляд на Гринева:
— А сколько хочешь заработать ты, Медведь?
— Семьсот пятьдесят миллионов.
Борзов пододвинул к себе график с чартами, листок с планом действий.
Произнес тихо:
— Две стороны, говоришь?
— Две.
— А если ты ошибся?
— Я потеряю голову. Вы потеряете деньги.
Борзов встряхнулся, налил себе коньяку, выпил, чуть поперхнулся, закашлялся до слез:
— Знаешь, в чем дурость всего происходящего, Медведь? Ситуацию я не понимаю, но я ее чувствую. И не как игрок.
— Интуиция — это просто предвидение событий.
— Угу. И что самое противное, что мой инстинкт самосохранения молчит. И что еще противнее: если я соглашусь и потеряю на твоей игре сто миллионов, для меня не станет это крахом: просто придется продать что-то из моих активов, чтобы компенсировать потерю. Но я всю жизнь буду недоумевать: зачем я это сделал? А если не соглашусь... Если не соглашусь, то покоя мне не будет вовсе.
Почему так, Медведь?
— Вы опытный человек, Никита Николаевич. И подсознательно понимаете, что это — ваш шанс. Тот самый шанс, который вы ждали всю свою жизнь. И вы — готовы к нему. И если мы сейчас расстанемся, ничто — ничто! — и никогда не компенсирует вам эту жизненную неудачу.
Никита Николаевич устало улыбнулся:
— И вроде выпил я не много... Медведь, а ты, часом, не шаман?
— Нет. Я финансист.
— И какая разница в нашем случае? Выйди куда-нибудь. Покури. Ладно? А песик у тебя здесь откуда?
— Приблудился.
Гринев вышел. Охранники, что сидели в соседней комнате, встрепенулись, один заглянул было в кабинет и тут же отпрянул. Сообщил товарищам шепотом:
— Думает.
Но вряд ли то, что происходило с Борзовым, можно было, назвать «процессом мышления». Перед его взором пробегали и взрывались алые, желтые, сине-зеленые всполохи, и все они рассыпались на квадратики и кружились гармонической гаммой... Он ждал. Ждал прихода какого-то тревожного, грязного цвета, но его не было. Мерцающие квадратики соединились в синем небесном сиянии.
Глава 36
Щенок, которого Борзов посадил на колени, затих и меланхолично жевал рукав дорогого пиджака. Борзов тряхнул головой, позвал:
— Гринев!
Олег вошел и сел за стол.
— Тебя не задевает, что я приглашаю тебя в твой собственный кабинет?
— Сейчас это не имеет никакого значения.
— А что имеет значение?
— Дело.
— Лады. Ты меня не обманываешь. И не разводишь. Ты искренен. Твои расчеты умозрительны, но что-то подсказывает мне, что основаны они на здравом смысле.
Не на твоем, Медведь, у тебя его нет. На здравом смысле очень больших людей.
Это первое. Второе. Ты рискуешь всего лишь головой. И голова твоя на рынке соответствующих услуг больше десятки никак не стоит. А если подумать, то тебе ее и бесплатно снести могут запросто. Так?
— Допустим.
— Вот. А я кладу на алтарь, так сказать, умозрительного успеха серьезные деньги. Согласен?
— Да.
— А потому перепишем-ка мы с тобой договорчик. По завершении дела твои — десять... нет, пятнадцать процентов.
— Вас не устраивает четверть миллиарда?
— Сынок, миллиард без малого меня устраивает куда больше. А в твои годы поиметь полторы сотни — тоже неплохо. К тому же, если следовать твоему плану, я несу накладные расходы, так?
— Так.
— Значит, договорились.
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Ты не желаешь менять существующий договор?
— Его придется изменить, так как изменились обстоятельства.
— Я рад, что ты это понимаешь, Медведь. И как писали классики, торг здесь неуместен.
— Я и не собираюсь торговаться. Просто хочу равного партнерства. Я хочу пятьдесят процентов.
— О, мои шансы растут. Только что ты предлагал двадцать пять. Или — это была «домашняя заготовка»?
— Вы правы.
— А «полтинник» — другая заготовка? И ты согласишься на десять?
— Нет. Это — принцип. Хочу работать на равных.
— У тебя есть принципы, кидала? Или появились бесхозные полсотни миллионов? Чтобы «работать на равных». Или — сто?
Олег улыбнулся мягко:
— Мой вклад в проект — «know how». Я знаю, как превратить сто миллионов в миллиард.
— Риски несопоставимы.
— Это с чьей стороны посмотреть, Никита Николаевич. Мне моя голова дороже ваших миллионов.
Борзов застыл на стуле. Произнес медленно:
— Значит, не договорились. — Помолчал, резюмировал:
— Ты сейчас переводишь оставшиеся деньги на мои счета и — отъезжаешь вместе с моими ребятами. Сейчас я занят, а через пару недель определю тебя на место. Где ты и будешь отбивать должок.
— Нет.
— Что — нет?
— Деньги я не верну. Согласно существующему договору, они могут находиться в полном распоряжении моей конторы еще четыре месяца. Пусть все будет по закону.
Борзов расхохотался искренне:
— Гринев! Мы не в Швейцарии живем! А помнишь пункт о форсмажоре? Борис Михайлович Чернов, судя по всему, слился с концами — он всегда был шустрик и умница! Ну а твою безвременную кончину мы сейчас организуем. Сева! — позвал Борзов.
Охранник немедленно появился в кабинете.
— Сева, обида на этого типа осталась?
— Нет.
— Что так?
— В работе всякое бывает.
— Ты — молодец. А вот он... хитромудрый сильно. Бабки затер, да такую сумму, что и молвить страшно. И договариваться по-хорошему не желает.
— Полечить его?
— А ну — снова сплохуешь?
— Нет.
Борзов чуть заметно дернул ресницами, Сева молниеносно выбросил вперед руку, и Гринев кулем оплыл в кресле.
— Ну что, Медвежонок? Сговорчивее не стал?
— Нет.
— Может, его по полной программе, а, Никита Николаевич?
— Не надо. — Борзов повернулся к Олегу:
— Тебе на размышление ровно минута. Одна. Шестьдесят секунд. Или мы договариваемся, или — нет. Деньги свои я верну: непреодолимые обстоятельства. Чуть-чуть помурыжимся, конечно, но ты же сам знаешь: финансовые институты непроницаемы только для лохов, а я — не лох. Я тот, кто их лечит.
