Вернулся за руль, выехал на трассу и погнал обратно. Метров через восемьсот увидел ухоженную частную дорогу; по бокам были высажены декоративные подсвеченные деревца. Подъехал к воротам, просигналил. Приотворилась калитка, вышел охранник в пятнистом камуфляже:
— Вы к кому?
— К тому, кто примет.
— Вы записаны?
— О да. И думаю, не в одной бумажонке.
— Вы уверены, что не перепутали что-нибудь...
— Опять?
— Извините?
— Кто может быть уверен нынче хоть в чем-то?
Охранник молча вглядывался в лицо Гринева. Потом сказал:
— Как вас представить?
— Да никак. — Олег скроил жизнерадостный оскал камере слежения. — Те, к кому я направляюсь, меня узнали. Прозвучал зуммер внутреннего телефона. Охранник взял трубку:
— Слушаю. Да. Есть.
Снова посмотрел на Олега долгим взглядом:
— Вас проводят.
— На это я и рассчитывал.
Олег шел к ступенькам высокого крыльца, окруженного полукруглым парапетом; в спину дышал безликий человек, впереди... Кто ждал его за массивными входными дверями особняка, больше похожего на замок?..
Охранник пропустил его вперед, предложил:
— Поднимайтесь по лестнице.
Олег пошел, чувствуя взгляд у себя на затылке, словно охранник смотрел сквозь прорезь прицела.
На втором этаже его встретил другой. Проводил по коридору в дальний конец, застыл перед дверью. Постучал. Открыл, пригласил Гринева жестом войти.
Олег сделал шаг, и в следующее мгновение две тени плотно скрутили ему руки сзади, опытные руки прошлись вдоль туловища.
— Он чистый, — спокойно констатировал один.
— Еще бы. Каждое утро — душ, каждый вечер джакузи... — не удержался от комментария Гринев.
Лица сидящего за столом человека было не разглядеть: настольная лампа светила прямо в лицо Гриневу.
— С чем пожаловали, Олег Федорович?
За столом восседал Валентин Сергеевич Савин, помощник Борзова, коего Никита Николаевич числил без вести захворавшим.
— Разговор у меня к вам, Валентин Сергеевич, конфиденциальный.
Савин пожевал губами, приказал:
— Костя, выйди. А Слава пусть останется. — Пояснил Гриневу:
— Слава у нас глухонемой. В определенных ситуациях — удобство, не так ли? Любит тишину. И придушит, если что, тихо, стоит мигнуть.
— Тиком не страдаете?
— Бог пока миловал.
— Вы меня боитесь, Савин.
— Скорее — опасаюсь. Терять-то вам, кроме жизни, нечего.
— Как и вам.
— Хм... Ну вот пусть Слава и проконтролирует, чтобы вы не взбрыкнули чего.
Хотя ваша активность вам же боком и оборачивается. — Вздохнул:
— Медведям ныне хорошо только в государевых заказниках. В прочих местах их отстреливают.
— Я присяду, что ли? — Гринев кивнул на стул.
— Конечно. — Савин вынул из коробки сигару, неторопливо раскурил:
— Итак?
Вы прибыли для задушевной беседы? Или — умирать?
— Беседа у нас будет деловая.
— Может быть. Как вы на меня вышли, Гринев?
— Набродом. Шел-шел, дай, думаю, зайду.
— Зашли. Что дальше?
— Вы тут упомянули смерть, Валентин Сергеевич. Похоже, Никита Николаевич и вас числит мертвым.
Валентин Сергеевич скрипуче рассмеялся, но глаза остались абсолютно холодными.
— Никита Николаевич расчетлив, удачлив, жесток и тверд в решениях. Но по жизни порой наивен, как ребенок. После того как отдает приказ, он искренне считает его выполненным. А людишки — сребролюбивы и. жадны, а кроме того, каждый из слуг считает себя обделенным — деньгами, властью, талантом. Только не умом. Вот и — сливают патронов. Рано или поздно. И на этом стоит мир.
— Вы из того же числа?
— Вы же догадались, Олег Федорович, что нет. «Я телом в прахе истлеваю, умом — громам повелеваю». Вы же не телеящиком воспитанный субъект, разумеете, что жизнь — не театр: это там торопыжка, из года в год произносящий «кушать подано», статист и есть. А в жизни все куда как затейливей закручено... Одним удобнее стоять на вершинах пьедесталов, под сенью юпитеров, другим... Другим нужно знать, что ситуация выстраивается так, как ее моделируют именно они. Это дает удовлетворение, знаете ли.
— Каждый живет в том мире, какой выдумал себе сам.
— Если бы... Олег Федорович, всем бы жить на итальянской Ривьере, путешествовать по миру на собственных яхтах и самолетах да гибких красоток пестовать... А что на поверку? Проблема нонешней российской субкультуры: заменить кипячение порошком или — продолжать булькать... Беда... Так что вас привело ко мне, Олег Федорович?
— На Ривьеру очень хочется.
— И?
— Господин Савин, вы полагаете меня уже в некотором роде... выбывшим из мира сего.
— Вы сами себя вычеркнули, Гринев. Неуемной гордыней и неумными амбициями.
— А кто-то вычеркнул вас, Валентин Сергеевич. И это не Борзов.
— Меня?
— Да.
— Это версия или повод для беседы?
— Это реальность.
— А попроще?
— Обидно, знаете ли, играть в ящик в одиночку да еще и с дурною славой.
Может быть, махнемся не глядя?
— Чем?
— Вы мне мою жизнь, я вам — вашу. Или это представляется вам несправедливым?
— Даже если вы предложите спалить на кострах весь великий китайский народ, я не сочту это чрезмерным для того, чтобы сохранить мою жизнь. — Савин хохотнул:
— Правда, на дрова пришлось бы извести пол-Сибири — но и с этой потерей я бы как-нибудь смирился. А сейчас... сейчас — торг неравноценен, вы не находите? Ваша жизнь не стоит уже ничего.
— Любая жизнь бесценна. А вот смерть... Цена смерти зависит от того, кто эту цену устанавливает.
— И вы знаете, кто оценил мою?
— Предполагаю.
Глава 81
Валентин Сергеевич собрал лоб морщинками, помассировал веки, поднял тяжелый, уставший взгляд, укрупненный линзами толстых очков:
— А ты наглец, Гринев. Наглый, самоуверенный лох. Качать что-то пытаешься, а даже не представляешь своего истинного положения!
— Представляю. Обвинение в двух убийствах...
— В двух?
— В двух.
— Быстро схватываешь.
