Замощина не ругалась. Масик получил две награды, и Ритка
пребывала в благостном настроении. Ее огорчало только то, что не удалось купить
вожделенный «Бурмиль». Всю дорогу до Ложкина она зудела:
– Искала, искала эту тетку, но она словно в воду канула. А
все ты!
Я молчала, да и что тут скажешь? Правда, когда Ритуська
завела ту же самую песню в десятый раз, не утерпела и спросила:
– Где бы ты, интересно мне, взяла такую прорву денег?
– Для здоровья Масика, – взвилась Ритка, – мне ничего не
жаль, поняла?
На мой взгляд, кот выглядел патологически здоровым, но
Ритулька продолжала убиваться из-за отсутствия «Бурмиля». Она мне так надоела,
что я сказала:
– Ладно, если тебе некуда девать деньги, попытаюсь достать
эти ампулы.
Замощина заткнулась. Когда мы въехали во двор, она спросила:
– Надеюсь, Аркадий починил мою машину?
Я возмутилась до глубины души:
– С какой стати он будет копаться в моторе чужой машины?
– Он же любую тачку оживить может!
– Да, но Кеша работает.
– Мог бы и дома остаться на один денек, – парировала Ритка.
– Мне теперь придется у тебя ночевать.
– Без проблем. Устроим тебя с Масиком в комнате для гостей.
– Завтра отвезешь меня на выставку.
– Опять? Тебе не надо на работу?
– У Масика шесть показов подряд, я взяла неделю отгулов.
Да уж, повезло мне. Надо и впрямь вызвать завтра мастера, а
то Замощина поселится у нас навсегда и заставит меня каждое утро кланяться
Масику.
НИИ тонких исследований стоял в большом парке. Я прошла от
ворот по довольно узкой аллейке и наткнулась на серое четырехэтажное здание, на
двери которого висела вывеска – «Роддом № 242 имени Олеко Дундича». Глупее и не
придумать. Насколько помню из школьного курса истории, этот молодой хорват был
бойцом 1-й Конной армии и погиб в начале двадцатых годов в бою. Но, может быть,
он очень любил женщин, и поэтому его именем назвали роддом? Впрочем, я сама
появилась на свет в заведении имени Надежды Крупской. Вот уж загадка так
загадка. При чем тут бедная Надежда Константиновна, у которой никогда не было
собственных детей?
Что-то меня занесло не туда. Где же НИИ тонких исследований?
Пришлось зайти в роддом и обратиться в справочную.
– Обойдите здание с торца, – пояснила приветливая, похожая
на печеное яблочко старушка. – Мы с ними всю жизнь соседи, в одном доме
помещаемся.
Я глубоко вздохнула и села на скамейку. Надо собраться с
мыслями, чтобы не навалять глупостей.
На соседней лавочке сидела обнявшись молодая пара.
– Ну не плачь, Юленька, – тихо бормотал мужчина, – не надо,
успокойся.
– Тебе хорошо говорить, – всхлипывала Юля, – ребенок-то мой.
– И мой тоже, – возмутился муж.
– Но я его шесть месяцев носила, а теперь убить?!
– Так ведь краснухой ты заболела. Слышала, что доктор
говорил? Стопроцентно идиот может получиться, бревно без разума, под себя
ходить станет и мычать. Плод погиб, это точно.
– Нет, – горько рыдала Юля, – все равно любить буду. Он
внутри меня живет, толкается, поворачивается, и убить? Он жив!
– У нас еще дети будут, – пытался вразумить муж жену. – А
этот умер.
– Но его же убьют! – нелогично возразила Юля, рыдая. – Ой,
не могу, господи, за что? Почему именно со мной такое?
В глубине холла открылась небольшая дверка и выглянул
мужчина в зеленой хирургической шапочке.
– Ну готова? Пошли.
– Ой, – в голос завопила женщина, – не пойду, нет, и точка.
Врач подошел к паре и ласково сказал:
– Не дури. Ты перенесла краснуху, плод погиб.
– Но он шевелится.
– Тебе кажется, это перистальтика.
– Но…
– Молодой человек, – повернулся доктор к мужу, – ваша жена
находится в шоковом состоянии, у нее стресс, но вы-то вполне нормальны? Вы-то
понимаете, что ей грозит смерть?
Муж начал подталкивать слабо сопротивляюшуюся Юлечку к входу
в роддом. Женщина сначала упиралась, но потом неожиданно пошла. В дверях она
обернулась и сказала:
– Никогда тебе этого не прощу.
Доктор и Юля исчезли. Муж достал носовой платок, промокнул
потный лоб, глянул на меня и растерянно сказал:
– Видали? Краснухой заболела, а теперь меня ненавидит за то,
что искусственные роды вызывать приходится.
Я с пониманием вздохнула. У нас на кафедре когда-то работала
Женя Неуёмова. Будучи беременной вторым ребенком, она подхватила от семилетней
дочери краснуху, и ей пришлось идти на аборт. Я помню, как Женька плакала, а мы
все утешали ее. Но краснуха – это серьезно. На девяносто процентов вы получаете
ребенка с пораженным головным мозгом.
– Она потом придет в себя, – сказала я, – и поймет, что
ошибалась, не обращайте внимания.
– Дай-то бог, – вздохнул муж, – а то прямо жуть берет. Была
жена как жена, вдруг, бац – и фурия.
– Это пройдет, вы только потерпите.
Мужчина хмыкнул и ушел. Я поднялась и двинулась обходить
здание с торца. На душе было гадко. Бедная женщина, представляю, каково ей
сейчас!
В отделе кадров пожилая женщина со старомодной «халой» на
голове не выразила никакого удивления, поглядев на липовую трудовую книжку.
– Звонила вам, – быстро сказала я, – разрешили приехать,
сказали, место есть.
– Отчего уволились? – равнодушно спросила она.
Я была готова к подобному вопросу.
– Наш НИИ приказал долго жить. Сотрудников отправили в
бессрочный отпуск.
– Да уж, – вздохнула кадровичка, – загубили науку. У нас
тоже три калеки остались, кто помоложе, те давно слиняли. Стыдно сказать,
докторам наук, заведующим отделами и лабораториями по три тысячи платят. Это же
сто долларов!
