— Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, — хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. — Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.
— Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, — с улыбкой заметил Кондратюк. — То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Будто родина — это кто-то другой, а не мы сами.
— Хорошо сказано, Васильевич, — заметил Мелентьев. — Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.
— Которые умеют только помыкать людьми, а не управлять государством, — отстраненно подхватил Кондратюк.
— А у нас разве не так? — с прищуром глядя на лейтенанта Черных, поинтересовался Михаил.
— Ты бы поосторожнее, старшой, — предупредил Мелентьев.
— Ничего, Дмитриевич, Аллах не выдаст — свинья не съест.
— Аллах-то не выдаст. Зачем ему? — откинувшись на постели и пуская в потолок сигаретный дым, задумчиво произнес Кондратюк. — А вот Юрий Антонович донести может.
Еще до отъезда в Москву они с Мелентьевым перебрали каждого члена группы и пришли к выводу: скорее всего, доносит обо всем, что делается в их небольшом коллективе, Черных. Они знали, что время от времени с каждым беседует представитель разведуправления и каждый в силу специфики службы обязан откровенно отвечать на все вопросы. И, тем не менее, решили, что постоянно посылает рапорты именно лейтенант. Судя по тому, что именно к лейтенанту обратился со своим провокационным вопросом старший лейтенант Марьясин, он пришел к такому же заключению.
— Да что ты на самом-то деле, командир! — вскинулся оскорбленный Юрий. — Я не доношу, а докладываю, как требуют от каждого. И докладываю о том, что мы делаем, а не о том, кто что думает.
— Ладно, Юрий Антонович, доложишь, хрен с тобой, — разгорячась, заговорил Марьясин. — Но о чем будешь докладывать? О том, что я против советской власти? Так это чушь. Я не против советской власти. Я против тех, кто, осуществляя эту власть, исказил ее до наоборот. Я против тех, кто из социализма сделал частное охотничье угодье вместо общественного заповедника. Я против того, чтобы, в общем-то, относительно приличный дом терпимости, в котором мы жили, превращали в грязный, заплеванный бардак. А теперь о твоем непонимании того, за что дерутся моджахеды, — продолжал Марьясин. — Вот скажи мне, Юра, за что русский мужик воевал против французов в 1812 году? За сохранение крепостного права, то есть за рабство, которое, кстати, Наполеон намеревался отменить? За двадцать пять лет жестокой солдатчины? За Родину, которая отказывалась признать в нем человека и обрекала на беспросветно убогую, скотскую, первобытную жизнь?
— Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? — возмутился Юрий. — Лапки кверху, и на милость победителя?
— Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле — с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными — укрепление существующего порядка.
— Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, — победно заявил лейтенант.
— Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?
— Ну, ты даешь, Миша! — возмутился и огорчился за народ Черных.
— Да, интересная это штука, патриотизм, — удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. — Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, — он смущенно покрутил головой, — с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.
— Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, — ответил Марьясин. — Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, — улыбнулся Михаил. — И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.
— Что-то в этом есть, — сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.
— И мне, Дмитриевич, — подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:
— Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.
— Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, — сказал Михаил. — Не даром же духовенство объявило «джихад», то есть войну за веру.
— Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, — усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. — Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек — врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.
— Чего-то ты многовато англичан-то похоронил… Ну, да хрен с ними, — решительно заявил Мелентьев. — Хотят духи жить в дерьмовом средневековье, пусть живут. Я однажды слышал, как наш политработник через переводчика объяснял «мирным», как их там, дехканам в кишлаке. Мол, революция дает вам землю и воду, берите, пользуйтесь и живите как люди. А какой-то старик говорит ему, что никто ничего не возьмет. Потому что указ правительства о передаче земли и воды написан людьми, а Коран дан Аллахом. И в нем сказано, что чужую землю и вообще частную собственность трогать нельзя. А кто тронет, на того обрушится гнев божий и божья кара.
— Мне вспомнилась афганская притча, — подхватил Михаил. — Бедняк пришел к богачу и говорит: «Мы дети одного отца и одной матери, Адама и Евы, поэтому мы с тобой братья. Поделись со мной». Богатый дал ему кусок мяса. «Почему ты не даешь мне третью часть имущества, как заповедана Аллахом при дележе между братьями?» — спросил бедняк. «Скажи и за это спасибо, — ответил богатый. — Ведь если другие братья узнают, тебе и этого не достанется».
