Жилин помолчал, передыхая, потом заговорил снова.
— Ты сейчас спрашиваешь себя, зачем я тебе все это рассказываю. Рассказываю потому, что ты порядочный парень. А порядочных людей в нашем отечестве остается все меньше. Их беречь надо. В данном случае беречь в прямом, физическом смысле… Эмиссар сообщил еще одну вещь. Одним из условий дальнейших деловых отношений с вашим ведомством Масуд выдвинул ликвидацию твоей группы. Очень уж за эти годы вы ему насолили, Масуд желает, чтобы вас направили в расставленную им ловушку.
Услышанное просто ошеломило Кондратюка.
— Я ведь вижу, как ты изменился за последнее время, — продолжал подполковник. — Задумываться начал. И пора. Понимаю, что служить этим сволочам — ты ведь не Родине, а им служишь — тебе будет невмоготу.
Чтобы не выплеснуть клокотавшие в душе чувства презрения, собственного унижения, вспыхнувшей ярости, Игорь только покивал головой, соглашаясь. Жилин молча ждал, давая ему возможность осмыслить информацию.
— Неужели наши примут это условие? — глухо спросил Кондратюк.
— Могут, — коротко ответил Жилин.
— Значит, надо сделать так, чтобы об этой намечающейся подлости узнало как можно больше людей.
— Так ведь пока ничего такого нет: ни подлости, ни предательства. Начнешь болтать, тобой займется военная прокуратура, и совершенно справедливо. Доказательств-то нет. Можешь, конечно, подставить под удар меня, что весьма нежелательно. И скажу тебе вот что. Я не вижу, как имеющимся у меня документам дать ход. Они исчезнут, испарятся в инстанциях.
— Я не могу оставить им на съедение ребят, — сказал Игорь.
— Чтобы были овцы целы и волки сыты, самое простое — расформировать твою группу. Об этом я, пожалуй, еще успею позаботиться.
— Но ведь можете и опоздать, — предположил Кондратюк. — Я все-таки не напрямую и без ссылки на вас предупрежу Марьясина. Он ведь останется вместо меня.
— Пожалуй, — задумчиво произнес подполковник. — Если ты ему веришь. И вот что. Надо, чтобы не ты ушел, а тебя ушли. Так будет надежнее. Сможешь это устроить?
— Да. У нас ведь исповедуется беспрекословное повиновение. А я попрошу у полковника Клементьева объяснений по поводу отмены приказа в последней операции. Такой наглости мне не простят.
— Наверное, — согласился Жилин. — Ну, иди, Игорь Васильевич. А то скоро придут меня на судно сажать. Ничего героического в этом нет. Еще увидимся. И здесь, и, надеюсь, в Союзе. Твой адрес я знаю.
— Я на всякий случай поставлю поблизости своих ребят, — сказал майор. — Мало ли что…
— Сколько у тебя бесшумных винтовок с оптическим прицелом? — задал подполковник неожиданный вопрос.
— Две.
— Так вот, прежде чем посылать сюда ребят, поинтересуйся, не чистил ли кто винтовку в последние трое суток.
Кондратюк нервно рассмеялся:
— Ну, товарищ подполковник! Вы сегодня, как фокусник, вытаскиваете кроликов из шляпы. И один жирнее другого.
— Если у меня в таком положении случится запор, вот это будет фокус!
—27-
— Ну, рассказывай подробно, Александр Маркович, о своем разговоре с сыном Анатолия Павловича, — сухо потребовал от своего заместителя Вашутин. Тот, ничего не убавляя и не прибавляя, изложил содержание беседы с Максимом Ермолиным.
— Значит, о шифровке его отца на мое имя ты умолчал, — выслушав, констатировал Иван Петрович. — А ведь он для того и отправил ее срочно, чтобы быстрее решить проблемы сына. И как тебе могло прийти в голову вербовать парня? Сын нашего товарища пришел к нам, чтобы мы помогли ему выпутаться из сети, а ты вместо того, чтобы рассечь ее одним движением, набросил на него еще одну.
— Не вижу здесь ничего такого, в чем бы мне следовало каяться, — пожал плечами Александр Маркович. — Это делалось в интересах конторы.
— А сделалось во вред, — жестко продолжал Ватутин. — И вред этот значительно больший, чем ты, видимо, себе представляешь.
— Если Ермолин действительно исчез, тогда конечно! — отозвался заместитель.
— Попросив Максима умолчать в ЦК о том, что мы знаем об этой гнусной истории, ты развязал им руки и, по сути, обрек его на смерть.
— От случайностей не застрахуешься, — несколько виновато развел руками Александр Маркович. — Кто же мог предположить, что за десять минут до прихода Максима Ермолина нашего куратора вызовут «наверх» и парень попадет к этой благообразной жабе, ставленнику КГБ?
— Допустимо считать случайностью мое отсутствие здесь в это время, — сказал Иван Петрович. — Но случай, который можно было предусмотреть, это уже не случай, а упущение по службе. Как я понял, ты еще не совсем уверен, что Анатолий Павлович исчез. А у меня на сей счет нет сомнений. Более того, его можно понять. В шифровке он лично меня просит позаботиться о безопасности сына. Но сына убивают. Какой вывод делает Ермолин? Только один: я его предал.
— Но ведь тебя здесь не было.
— Да, меня не было. Но я обязан был позаботиться о выполнении данного мною обещания. Не позаботился. И результат: в твоем лице его предало все ГРУ, на которое он работал всю жизнь. Нам еще очень крупно повезет, если он просто ушел, а не ушел к нашим противникам. За него ухватится любая разведка и примет все выдвинутые им условия. Тогда мы не оберемся беды. Однако очень не хочется думать, что Анатолий Павлович будет выдавать своих. Не верю, что он способен на предательство.
— Кажется, пока это нам не грозит, — сказал Александр Маркович. — Передал же он тебе микропленку с материалами. А тогда он наверняка уже знал о смерти сына.
— Это мало о чем говорит. Тут ситуация, как на выборах. Он «проголосовал» не за меня, а против КГБ, и скорее всего хочет разделаться кое с кем из этой шайки моими руками. В данном случае наши интересы совпадают. Резидентам дано предупреждение? — спросил Иван Петрович.
— Да. Сутки назад. А до этого ниоткуда не поступало никаких тревожных сигналов. Значит, не сразу Ермолин побежал предлагать свои услуги. Стало быть, есть надежда…
— Надежда нам не в помощь. Нам поможет только точное знание.
— Можно попытаться найти Ермолина.
— Попытаться можно, хотя полагаю это бессмысленным. Но пытаться, если придем к такому решению, придется не тебе, Александр Маркович. Иначе неизвестно, кто кого будет искать. Скорее всего — он тебя.
— Думаешь, боюсь? — спросил Александр Маркович.
— Надо бояться. До особого разрешения выезды за границу тебе запрещаются. Да и здесь поостерегись. Мы не знаем, чего можно ожидать от Ермолина. Вернее, знаем, что можно ожидать чего угодно. Он никогда не простит тебе смерть сына. И Скрипуну тоже. Впрочем, этим мужиком я займусь сам.
— Если бы узнать, кто его обо всем информировал, — сказал заместитель. — И зачем?
