– Что ты понимаешь в байках? Это настоящий mountain-bike, американского производства, выпуска 1976 года. Рама – сталь в палец толщиной, шестерни передачи, как в немецком танке «Тигр», плавность хода, как в «Мерседесе» шестисотой модели! Я здесь на нём по горным дорогам рассекать буду!
– И где ты такой нашёл?
– Давно ещё, полтора года назад, на каком-то garage-sale. Зверь-машина. Я её оставил у приятеля, Бада, который там помощником шерифа работает. С тем чтобы выслал мне его по первому требованию.
– Ну-ну. Деньги тебе девать, видно, некуда.
– Я ж шакал пера, акула информационных каналов. Работаю на международную информационную корпорацию. Могу позволить.
Макс ещё раз недоверчиво покачал головой.
– Так значит, ты в Китай ещё не сподобился прокатиться?
– Вообще-то намеревался в ближайшие выходные. Но я эту поездку планирую уже второй месяц – всё что-то мешает. То работа. То вот агент КГБ на хвост сел…
– Я не агент. И не КГБ, если уж на то пошло…
– Ну и мудак, что не КГБ. Вот тоже мне обормоты! Такой бренд похоронили. У всего мира при упоминании этих трёх букв душа в пятки уходила. И что изменилось? По сути – ничего. Только из одной конторы сделали пять. И народу, наверное, раз в пять прибавилось, верно, Макс?
Спадолин только пожал плечами.
– Ну вот. Учение Паркинсона непобедимо, потому что оно верно.
– Щас в морду получишь.
– Ладно. Так что ты в Китае-то хочешь увидеть – моими глазами?
– В первую очередь я жду твоего рассказа о том, что из себя представляет эта самая турбаза – «Хун Шань». Сколько человек задействованы в обслуживании, кто они и какой национальности. Кроме того, интересуют любые объекты, могущие служить элементами тренировочного лагеря террористов. У такого лагеря бывает довольно много объектов двойного назначения – то есть госпиталь может быть оздоровительным центром, спортзал – он ив Африке спортзал, но в любом лагере боевиков есть один элемент, который очень затруднительно спрятать, – это стрельбище.
– Да, стрельбища двойного назначения я себе очень плохо представляю.
– Именно поэтому большинство по-настоящему серьёзных центров подготовки террористов имеют какую-нибудь государственную крышу. Одно время золотым местом их дислокации были Ливия и Афганистан. Потом режимы этих государств стали благодаря точечным ударам американских «Томагавков» несколько более вменяемыми, и все эти образования переместились в Африку и в некоторые отмороженные страны Латинской Америки. До сих пор как минимум один центр подготовки боевиков существует в северных районах Пакистана. Стрельбище трудно скрыть ещё и потому, что этот сам по себе громоздкий объект имеет и довольно большую зону отчуждения. На всякий случай, если вы не знаете: подобное место обычно является и тренировочным полигоном взрывотехников. Кроме того, лагерь подготовки обладает ещё и собственным автодромом с довольно разнообразным автопарком.
– А как тогда ваши слова о скрытых лагерях соответствуют утверждениям о превосходных способностях разведывательных спутников?
– Во-первых, для того чтобы разведывательный спутник мог что-либо рассмотреть на поверхности Земли, его надо на эту точку направить. Изменение траектории каждого такого устройства обходится в десятки тысяч долларов. Кроме того – чтобы съёмка была успешной, спутник должен пролететь прямо над объектом. В ситуации, когда местность изрезана большим количеством ущелий с крутыми стенами, шансы найти подобную структуру не очень велики.
– Всё, что ты сейчас перечислил, подразумевает наличие в тех местах развёрнутой тренировочной базы. А если там находится примитивная перевалбаза для упаковки и дальнейшей переброски наркотиков?
– Я думал на эту тему. Возможная версия, но маловероятная. Дело в том, что горные районы Китая не выдерживают конкуренции с такими наркопроизводящими районами Центральной Азии, как Таджикистан, Афганистан и тот же северный Пакистан. Слишком велики риски. Китай, блин.
– Ага. А организовать террористическое кубло – риск невелик?
– Зависит от цели организации этого кубла. Если это рассадник террористов для всего мира, тогда неоправданно велик. А если это центр так называемой освободительной борьбы внутри самой КНР, тогда весь риск сразу становится оправданным.
– Есть ещё какие-нибудь подсказки, что мог ваш информатор там увидеть? Что-нибудь связанное с его прошлой деятельностью, например?
– Большую часть своей жизни наш информатор, как ты его называешь, был связан с Северным Кавказом, его горами. Он понимал с десяток местных языков и наречий и был хорошо знаком со многими людьми из этого региона. Честно говоря, я не исключаю просто того, что он встретил там какого-то знакомого.
– Стало быть, снова всё указывает на Северный Кавказ. А что говорят ваши шпионы и аналитики по поводу участия чеченских сепаратистов в здешних уйгурских делах?
– Да в том-то и дело, что ничего не говорят. И на первый взгляд на этот след ничто не указывает.
Макс не стал говорить Зиму о версии Шергина – будто связующим звеном между уйгурами и чеченцами является некая «третья сила» – та самая, к которой, судя по всему, принадлежал Махмуд-палван. Но о самом киллере он тем не менее рассказал Зимгаевскому несколько дней назад.
– А твои журналюги – что они знают о так называемом уйгурском сопротивлении?
– Уйгурское сопротивление – непопулярная тема для журналиста, работающего в корпункте Центральной Азии. И не только потому, что оно «якобы» уйгурское или «якобы» сопротивление. Первая причина её непопулярности – то, что эту тему чрезвычайно болезненно воспринимают китайцы. А попасть в их чёрный список не желает никто из нас – это единственная серьёзная страна поблизости, откуда могут приходить настоящие новости. Ошибёшься – и не попадёшь туда никогда. Поэтому среди нас немного людей, заигрывающих с «уйгурской» темой.
– Но не может быть, чтобы ваши коллеги её не прощупывали…
– Прощупывали. Все прощупывали, и я в том числе. Но в отличие от многих моих коллег я не искал подходов к уйгурской оппозиции, а попробовал оценить то, что сделали другие журналисты. На самом деле, среди них есть два немца, которые чисто из карьерных устремлений много вложили в развитие «уйгурской темы».
– Хузен и Верндль?
– Совершенно точно.
– И ты много общался с ними?
– Сказать, что много общался – это было бы, наверное, преувеличением… У нас ведь что происходит: каждый журналист оберегает свои источники информации и не скажет никому ни слова, пока не будет уверен, что это слово уже продано им компании. Но с Хузеном я действительно разговаривал, причём касался именно уйгурской проблемы.
– И?..
– Странное ощущение. Сперва, наверное, имеет смысл поделиться своим взглядом на проблему. Лично мне кажется, что уйгурская проблема надумана в лучшем случае на девяносто процентов. Это похоже на кухонные беседы у нас в Москве в середине восьмидесятых. Причём кухонные беседы оппозиции в эмиграции. То есть, моё мнение, они не должны ни в коем случае отражать настроения по другую сторону границы. А ещё меня не оставляет другое ощущение. Того, что мои коллеги в других странах искусственно раздувают эту проблему, опираясь на кухонные разговоры и натужный вой уйгурских эмигрантских организаций. Впрочем, я, наверное, зря это всё говорю? Подозреваю, что об уйгурских эмигрантских конторах ты знаешь намного больше меня.
