Оттого и старались ратники не пропускать никого через китаи, стреляли в упор, рубили мечами, боевыми топорами, крушили аварские шеломы шестоперами.
Плечом к плечу с ратниками встали и плотницкие артели. Без команды воеводы, по собственному разумению. Они тоже ловко орудовали топорами. Им, казалось, составляло удовольствие отрубать кисти рук, ухватившиеся за верх китаев. Головы татарские они никак не решались отсекать. Непривычно. Да и грешно лишать человека, хотя и басурманина, жизни. Она лишь в руках Всевышнего.
Отбит первый штурм. С трудом, но отбит. Почти без потерь. Есть маленькая передышка. День на похороны убитых под стенами татары потратят полностью, тем более, что усг ловия им поставлены жесткие: хоронить на противоположном берегу, иначе похоронщики будут встречены огнем при приближении к стенам.
Так и вышло. Но еще день после похорон татары отдыхали, и вот — изготовились к штурму. Они явно не спешили. И напрасно.
Получив от гонцов Корелы весть, что крымцы выставили заслоны на путях к новостройке, воеводы резервной рати пошли на хитрость: по рекам пустили корабли почти пустые, посуху же, обойдя заслоны, сосредоточились у них за спинами. К счастью, дозорили крымцы лишь перед заслонами. И получилось все ловко. Особенно на Осколе, где было много лесных массивов, подступавших к самым речным берегам. Татарам это тоже вроде бы удобно, можно заслону укрыться надежно, но и русским ратникам легко подобраться к ворогам почти вплотную. И вот, как только появился спускавшийся вниз караван кораблей, вроде бы без всякой опаски, татары высыпали на берег с луками, начав поливать корабли стрелами, под их же прикрытием спускались на воду лодки, запрятанные в прибрежных кустах.
Сосредоточив все свои усилия на захват кораблей, враги совсем забыли о тыле и поплатились жестоко. Ни одному крымцу не удалось даже убежать, чтобы известить темника о разгроме заслона.
Быстрая погрузка на корабли — и ударили весла о воду. Гордо покатились поспешающие на помощь товарищам боевые корабли, понимая, как важна каждая минута.
Рать подоспела в самый раз. Крымцы одержимо штурмовали и китаи, и стену, им казалось, что еще усилием победа обеспечена. Темник, чтобы усилить напор, пустил на штурм свой последний резерв, и вот тут корабли, не сразу замеченные татарами, увлеченными штурмом выстрелили.
Залп рушниц с корабельных палуб оказался столь оглушительным, что атакующие растерялись, а ратники русские уже выпрыгивали на берег и неслись в атаку. Из крепости тут же выпластала вылазка: Бельский оставил за стенами менее трети войска на всякий случай.
Поначалу виделось, будто до выигрыша в бою — считанные минуты. Вот-вот крымцы в панике кинутся наутек или, побросав оружие, предпочтут плен смерти, но не тут-то было. Татары, привычно отмахивающиеся саблями от мечей и шестоперов, вскоре начали приходить в себя, сопротивление их стало упорней, и сеча стала перерастать в тягучую, разделившись на отдельные очаги. И вот уже все чаще рядом с недругами падали на окровавленную землю казаки и дети боярские. Перелома желаемого не наступило.
Часа через два Богдан уже начал подумывать, не прервать ли рукопашную и не укрыть ли рать за стенами ради ее сохранения: татар все же было намного больше, и русские могли упасть духом — тогда неминуемый конец. Нужно упредить это.
Когда, однако, он окончательно решил прервать затянувшуюся сечу, дозоривший на угловой городице крикнул:
— Воевода! Корабли!
Да, по Северскому Донцу спешила рать Белгорода и Кром. Она тоже разбила заслон наголову, правда, с большим трудом и большими для себя потерями, и вот теперь наверняка решит исход сечи. Крымцы не смогут не дрогнуть. А хитрый белгородский воевода не повел корабли к берегу перед полем боя, а казаков Кром высадил на полверсты выше по течению, остальные же корабли скатил немного вниз, и неприятель оказался в клещах. Река перекрыта кораблями из Осколов и Короч, пути отступления вправо и влево отрезаны — куда деваться? Полезли, встречаемые рушницами и калеными болтами из самострелов, татары в воду, уповая на счастье или на благоволение Аллаха.
Мало кому удалось спастись. Целый тумен почти полностью уничтожен, лишь малая часть, сложившая оружие, пленена. Сам темник тоже. Для воеводы — великий праздник. С добрым конвоем он отправил темника и жалкие остатки тумена в Москву.
Теперь наверняка получит он боярский чин.
Увы, в ответ только ласковое слово царя Федора Ивановича. И еще сказанное по секрету, что государь совсем плох и полностью отошел от дел, все передав в руки великого боярина. Даже послов иноземных принимает он.
— Сказывают по Москве, будто хворый царь велел отлить серебряную раку для мощей митрополита Алексия и сам пошел перекладывать в нее мощи святого. Годунов ему пособлял. И тут, сказывают, Федор Иванович, глядя на Бориса Годунова, когда тот взял что-то из мощей в руку, рек: «Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностью. Ты достигнешь делаемого, но все это суета сует и миг на земле!» И еще слух идет, что в духовной Федор Иванович завещал венец царский супруге своей, Ирине.
Для Богдана Ирина на престоле — лучший расклад. Кроткая и справедливая в суждениях, тянулась к семье Бельских, а лично ему благоволила. Она не даст его в обиду, тут же воротит в Москву. Но эти радужные мысли долго в голове не задерживались, ибо оружничий весьма сомневался, что брат ее, Борис Федорович, смирится с тем, что повенчают на царство сестру.
«А не выскользнуть ли из-под руки Москвы?»
Идея заманчивая. Казаки, дети боярские, все порубежники славят его, добившегося справедливого выделения как пахотных земель, так и перелога; для переданных под его руку отмены царской десятины, весьма обременительного урока, и строго наказавшего мздоимцев. А жалованье, не делая из этого тайны, своим ратникам он платил из своей казны, если по какой-либо причине царское запаздывало, что случалось не так уж редко. Когда же Москва присылала задолжавшие деньги, не удерживал из них свое жалованье, а оставлял ратникам как дополнительное. Авторитет его рос, воеводу почитали, его слово всегда воспринималось как закон, как благо, и Богдан справедливо считал, что рать поддержит его, если он объявит себя великим князем Придонья.
Эта мысль укрепилась, когда прибыл из Москвы один из видных служивых Государева Двора Григорий Митьков, которого Бельский в свое время защитил от опалы несправедливой, а затем еще и подставил плечо.
— К тебе, оружничий. Под твою руку. Насовсем.
Первая ласточка. Выходит, в Кремле не списали его в посохи, считая, что он может защитить от опалы.
Дворянин продолжил:
— Жди, десятки дворян прибегут к тебе.
— Есть ли в этом нужда? Ирина, возложив царский венец на свою умную голову, не станет злобствовать, потакая брату. Прижмет вашему хвост, в это я верю.
— Ирина отреклась от царства. Дала обет монашества. Уйдет в Новодевичий после кончины Федора Ивановича. Смог, похоже, убедить ее коварный братец.
