До самой полуночи не мог уснуть Бельский, но так и не нашел ответа на то, что лучше, что хуже.
Спозаранок же в еще запертые городские ворота постучал царев гонец.
— Отворяй не мешкая. Весть от царя Ивана Васильевича наместнику и воеводе.
Воротники решили было подняться на колокольню надвратной церкви, чтобы убедиться, на самом ли деле ранний гость не лукавит, но в ворота постучали еще более настойчиво и уже с угрозой:
— Отворяй живей! Если не хочешь батогов по пяткам!
Теперь уж без сомнения — гонец. Действительно, нужно поспешить с засовами.
Гонец, едва появилась возможность просунуться в ворота с конем, пустил его галопом. Путные слуги и стремянные, при доспехах, тоже не мешкая пронеслись за ним вскачь. Ко дворцу наместника.
Сменив коней и наскоро перекусив, царский вестник со стремянными и путными слугами поскакал дальше. Его путь через Вологду до самого Архангельска, наместник же послал своих слуг за воеводой и оружничим.
Они приехали быстро. Но пришлось ждать писаря. Ему читать письмо, чтобы все чин-чином.
Вот и он, явно недовольный ранним вызовом, даже не пытается скрыть своей хмурости, даже специально выпячивает ее.
— Ты не сопи! — ругнул его наместник. — Иль думаешь, кроме тебя грамотеев в Ярославле нет?! Еще раз заставишь себя ждать — взашей!
— Да я что? Я всегда готовый.
— То-то же. Читай вот.
Из послания дьяка Государева Двора ясно лишь одно: Иван Грозный убил своего сына. За что и как, непонятно. Но вот дьяк прочел хитроумное пояснение: отец хотел наказать сына за неуступчивость, но оплошал.
Слово-то какое ловкое. Ни с какой стороны к нему не приладишься, чтоб хоть чуточку представить, какая ссора произошла между отцом и сыном, окончившаяся смертельными побоями.
«Узнаю у тайного дьяка, если Годунов тоже станет вилять, — успокоил себя Бельский, — а вот ехать или перегодить, тут поломаешь голову».
У наместника тоже, видно, такая же беспокойная мысль, ибо не с бухты-барахты он посоветовал:
— Тебе, оружничий, не следует спешить. На поминальных службах нужно побывать? Нужно. Лучше всего в путь после того, как девятый день помянем. Сороковой как раз в Москве помянешь. С царем нашим, Иваном Васильевичем.
— Да, так сподручней, — сразу же согласился Богдан. — Думаю, Горсей тоже согласится не спешить.
— На пару деньков в Сергиевой Лавре задержись. Помолись за упокой души царевича и за здравие царя. Оттуда гонца можно слать с вестью о Горсее.
Это уже лишнее. Не наместнику диктовать, как поступать оружничему. Не дитя же он малое, неразумное.
— Поступлю по обстоятельству, — сухо ответил Богдан, отбив охоту наместнику и дальше назидать.
Впрочем, тот сделал вид, будто не заметил недовольства оружничего, хотя сразу же перешел к тому, как организовать в самом Ярославле и в уездах поминки по царевичу, постоянно спрашивая советов у воеводы, но более у Богдана.
К Горсею в специально выделенный для него прекрасный теремной дворец Бельский приехал в обычное для него время для совместного завтрака. На нем и рассказал о вестнике из Кремля, затем и о предложении наместника повременить с отъездом из Ярославля. Не от себя предложил, а именно от наместника, посчитав это более весомым.
Горсей не стал раздумывать слишком долго. Он-то наторен в вопросах этики и оценил решение Бельского достойно. Ответил согласием, но уклончиво:
— Приставу видней. Пристав от самого царя, стало быть, он поступает в интересах своего государя.
Ну, что ж, и на том спасибо.
Службы поминальные, следом за которыми обязательны поминальные трапезы, длинные и скучные — все это надоело до чертиков, и когда закончилась длинная служба на девятый день, Бельский вздохнул с облегчением: конец фальши. Дело-то в том, что почти все бояре и дворяне в душе были рады смерти царевича, ибо тот по жестокости и вспыльчивости пошел весь в отца, который с самого малолетства внушал сыну, что бояр и дворян следует держать в ежовых рукавицах. Ребенком брал Грозный сына на казни, водил в пыточные, а в отрочестве даже поощрял к насилованию вдов и дочерей опальных князей, воевод и бояр. К Ивану Ивановичу лыко в строку народная мудрость: яблоко от яблони далеко не катится. Однако, радуясь в душе, все имели постные до отвращения лица, истово крестились, даже временами смахивали слезы.
Впрочем, Богдан, хотя и тяготился фальшью, сам мало чем отличался от других и то лишь мыслями. Их тайный сговор воплощается в жизнь неуклонно. Нет князя Владимира и его сыновей, теперь нет и наследника престола со свойствами отца, стало быть, открывается весьма заманчивое будущее: править державой при богомольном Федоре, к тому же с расслабленным умом. А там, глядишь… Дух захватывает от одной только мысли.
Помехой может стать Борис, теперь шурин Федора-царевича, но и он тоже смертен.
Все так, пока же стоит продолжить игру, не выделяясь из общей толпы, переживающей смерть царевича как свое личное горе. Вместе со всеми выстаивать многие часы в церкви, после чего за трапезный стол. Последняя, на девятый день, такая трапеза у самого архиепископа. На нее пригласили даже Горсея, не взяв во внимание, что он не из православных.
Джером Горсей не отказался, и там, за трапезным столом (а их с Богданом посадили рядом по левую руку архиепископа) они условились выехать из Ярославля через пару дней.
Конечно, два дня на сбор явно маловато, но слуги управились, проявив расторопность, к тому же имея всяческую поддержку наместника и воеводы, поэтому в назначенный час тронулись в путь, сопровождаемые несколько верст почти всей Ярославской знатью. На прощанье сделали малый привал, посошок на дорожку, и вот теперь можно без дневки ехать до самого до Сергиева Посада. Если Бог даст, то и без помех.
Четыре ночевки на постоялых дворах, и вот она — Лавра. Золотоглавая, обнесенная мощной каменной стеной. Отсюда слать гонца к царю и ждать его ответного слова. Сколь долго? Все теперь зависит от воли самодержца, от его настроения. Еще от глубины его горя. Скорее всего, пока не минует сорок дней, Горсея в Москву не позовут и, стало быть, торчать здесь, в Сергиевом Посаде, вместе с Горсеем и Богдану. А ему бы сейчас быть в Москве, разобраться во всем, что произошло и определиться. Возможно, даже начать противодействовать Годунову, настраивая против него и самого Грозного, и царевича Федора, которому теперь достанется царский венец — шапка Мономаха.
Теперешнее отсутствие его в Москве может дорого ему стоить. Каждый день Борис использует в своих интересах, приближаясь почти вплотную к трону.
Богдан понимал его, досадовал, однако, продолжал лелеять мысль оттеснить Годунова от трона, освободив для себя место.
«Оттеснить от трона — главное. А еще лучше, сослать бы его. Или казнить».
Сладость мечты. А вот сбыточна ли она? Годунов — хитрый лис. Он продумывает каждый свой шаг, каждый жест, не говоря уже о словах. Ни одного лишнего слова. Каждое к месту, каждое в угоду. Серьезный супротивник, как считал Бельский. Очень серьезный. Но и себя он считал не ниже Годунова. Его лоб, как он определял, тоже перстом не перешибешь.
