— Но собрал! Лазутчикам мы переломаем хребты! — Зло посопев, Казы-Гирей обратил взор на темников. — А что скажете вы?
— Мы по вашей воле, великий хан.
— Наша воля такова: на рассвете уходим. Тихо. Чтобы русские не сразу это увидели, не сели бы на крупы наших коней!
Но разве можно скрыть, что снялось с места хотя и поредевшее, но все же многотысячное войско? Князь Мстиславский тут же самолично поспешил в Даниловский монастырь и, разбудив почивавшего в покоях настоятеля Годунова, доложил ему:
— Крымцы уходят.
— Я — к царю Федору Ивановичу, а ты — в погоню. Круши и круши. Пусть запомнят надолго, что прошло время безнаказанно грабить!
— Я не выведу полки из китай-городов. Не исключаю коварного замысла: вытянет нас за собой Казы-Гирей и завяжет в мешок. У него хватит для этого сил.
— Не будет никакого мешка. Я повелеваю тебе: преследуй.
— Я посоветуюсь с первыми воеводами всех полков и Воинской думой.
— А я — с радостной вестью к Федору Ивановичу. Не умолчу и о твоем упрямстве. Он, рассчитываю, скажет тебе свое слово.
Уже через четверть часа всколыхнул Москву торжественно праздничный звон вначале с колоколен кремлевских храмов, затем и всех приходских церквей. Москва одержимо в едином радостном порыве восклицала только одно слово:
— Победа!
Понеслись толпы к полковым станам, чтобы обнять победителей, угостить их хмельным медом, а князь Мстиславский велел остановить ликующие толпы, объяснив им, что не пора еще для торжества, сам же продолжил совет воевод.
Короткий обмен мнениями, и единодушное решение: преследовать крымцев Сторожевым и Передовым полками. Большой, Правой и Левой руки держать в кулаке, двигаться осторожно, тщательно лазутя порубежниками. Если татары станут переправляться через Оку, подключить все силы, чтобы побить разбойников как можно больше. В Степь же не идти. Там русское войско окажется в невыгодном положении и может быть разбито.
И вот когда все нужные команды уже были отданы, и полки двинулись следом за крымским войском, не давая ему возможности останавливаться для грабежа селений и малых городов, князю Мстиславскому вестник передал волю царя Федора Ивановича:
— Преследовать не только до Оки, но и в Степи. Ради окончательного разгрома разбойного войска.
— Оно не разгромлено, и мы его не сможем разгромить! — невольно вырвалось у князя Мстиславского, но он спохватился. Не для гонца такие слова. Попросил его: — Погоди немного. Я отпишу государю нашему решение Воинской думы и воевод всех полков.
Глава десятая
Утро выдалось солнечным, и ничто не мешало москвичам покидать свои дома и спешить туда, где еще несколько дней назад лилась кровь русских ратников, но более того — татар-разбойциков. В те роковые часы все ужасались при мысли, что крымцы одолеют в сече, и тогда конец всему. Сегодня же — великая радость и возможность полюбоваться крестным ходом, который пройдет от самого Кремля до места, где шла сеча: там будут заложены краеугольные камни фундамента церкви Богоматери и Донского монастыря. Ему определили это имя в честь святой иконы, которая была с князем Дмитрием на Куликовом поле и вот на этой битве под Москвой, благословляя воинов на победу.
До отказа заполнены были и улицы Китай-города, Белого города и Скородома, по которым пройдет крестный ход. Наиболее же расторопные заполнили в Кремле площадь у храма Успения, оставив лишь место для ожидаемых подвод.
Вот и они — две пароконки. Обитые сафьяном и устланные персидскими коврами, на которых покоились гладкотесанные гранитные плиты с выбитыми на них крестами и надписями: «Благодарим тебя, Господи, что даровал ты победу рабам твоим».
Кони белые. С серебряной сбруей. На дугах вместо привычных колокольцев — кресты серебряные.
Следом за подводами подвели ослицу под мягким седлом. Попона — белая, расшитая Жемчуговыми крестами. Над головой не султан, а сверкающий самоцветами крест.
Толпа замерла в ожидании самого торжественного момента — выноса иконы Донской Божьей Матери. Некоторые мужи загодя сняли головные уборы, а жены принялись потуже подвязывать косынки и яркие цветастые платы.
А из храма продолжало доноситься пение псалмов.
Но вот последняя славица Господу, и по ступеням паперти начали спускаться по трое в ряд благообразные юноши с большущими восковыми свечами в руках. Повозки с краеугольными плитами тронулись тихим шагом, юноши пристроились к ним, а из храма уже выходили священники с высокими хоругвиями, с кадильницами, с иконами, а за ними высший клир — иереи (более сотни) в великолепных ризах, осыпанных, как звездами, жемчугами. Вышагивали они осанисто, с гордо поднятыми головами и выпяченными увесистыми животами. За клиром — тоже в праздничных нарядах — окольничии, думные бояре и дворяне, сановники Государева Двора. И вот, наконец, государь, митрополит и правитель Годунов — площадь склонила головы, насколько позволяла теснота, однако, не возгласила здравицу государю, а молча созерцала, как он пособлял митрополиту взгромоздиться в седло, как Годунов подал владыке Евангелие, окованное золотом, и тот, положив его на колено и придерживая левой рукой, правой осенил склонившийся народ.
— Благословляю вас, рабы Божьи, с победой над агарянами.
Ослицу повел за узду боярин, а царь Федор Иванович держал одной рукою длинный повод недоуздка, справа же от государя величаво вышагивал Годунов, великий боярин, весь в бархате, шитом жемчугом и самоцветами, с массивными перстнями на пухлых пальцах.
Замыкали крестный ход настоятели приходских церквей с крестами и иконами, вместе с которыми шли еще и более низкие чины Государева Двора.
Медленно двигалась величавая процессия среди молитвенно крестившихся горожан, которых время от времени митрополит благословлял, поздравляя с великой победой. Лишь через несколько часов повозки остановились, каждая в определенном ей месте. Землемеры и зодчие уже распланировали все, а землекопы вырыли углубления для краеугольных камней.
Их укладывали поочередно, сам митрополит окроплял их святой водой и возносил хвалу Господу, прося его благословить строительство обителей, а когда все закончилось, крестный ход проследовал в прежнем порядке до Успенского собора, где начался торжественный молебен во славу победы над магометанами-разбойниками.
Такие же службы справлялись во всех приходских церквах Москвы.
Но время для Господа Бога, время и для веселья души: по воле царя Федора Ивановича и великого боярина Бориса Федоровича Годунова на площадях Москвы, во всех торговых рядах были выставлены бочки с хмельной брагой, вынесены яства, а всем питейным заведениям, называемым в народе монопольками, независимо от национальности хозяина, всем харчевням и трактирам велено было кормить и поить желающих безденежно. Загудела Москва, зашлась в хмельной радости.
В Кремле тоже пир. Царский. Званый. По правую руку от царя — Борис, по левую — не главный воевода всей сражавшейся рати князь Федор Иванович Мстиславский, как бы надлежало быть, но назначенный Военной думой на возможную оборону царского дворца князь Иван Михайлович Глинский, кому в сече не удалось ударить палец о палец. И только справа от Годунова сидел князь Мстиславский, за которым размещалась вся остальная Воинская дума. Первые, вторые и третьи воеводы полков восседали на местах согласно с родовой честью.
