Все ждали ласкового слова Федора Ивановича, ждали его милостей. Вот он поднял руку с кубком фряжского вина.
— Я, с благословения Господа Бога нашего, доверил великому боярину Борису Годунову заступить путь ворогам, и он оправдал царское доверие. Дарую ему русскую шубу со своего плеча с золотыми пуговицами (тут же слуги внесли шубу и накинули ее на плечи Борису), цепь свою золотую царскую, кубок Мамаев, славную добычу Куликовой битвы (слуги поставили поднос с дарами на край стола перед лицом Годунова), дарую в наследованное владение три города на Волге-реке и титул ближнего слуги.
Вот это — щедрость. Один приклад к шубе, хотя самой ей не менее тысячи рублей, чего стоит! Земли. Деньги. А ближний слуга?! Титул этот имели лишь князь Семеон Ряполовский, спасший Ивана III от шемякинской злобы, князь Иван Воротынский — за взятие Казани.
По грандиозности и значению те победы не сравнимы с нынешней битвой, да и ковали получившие заслуженные титулы победы своими руками, а не чужими, как Борис Годунов.
Ну, да простит Господь Бог заблуждение царское, если, к тому же, остальным тоже достанутся почести по их заслугам.
Увы, следующие слова царя Федора Ивановича разочаровали всех.
— Первый воевода Большого полка достоин самого серьезного наказания за неуважение великого боярина. Он не исполнил его приказа, проявив непослушание, а когда отписал мне причину, отчего не стал преследовать крымцев, не упомянул даже имени великого боярина, поименовав по титулам только меня. Иль не известно было ему, что я взвалил на плечи кравчего все заботы борьбы с Казы-Гиреем? Но сегодня я не стану никого наказывать, а вручу князю Мстиславскому, как и всем членам Воинской думы медали — золотые португальские монеты (тут же слуги поднесли португалки на подносах), первым воеводам полков — карабельники, вторым и третьим — червонцы венгерские.
Вот и вся милость. Швырнуть бы позорную награду в лицо Годунова, ибо по его слову такая вот милость, но он прикрыт царем Федором Ивановичем, а против помазанника Божьего, против самодержца разве скажешь поперек хотя бы одно слово?
Каждый, сидевший за столом, произносил монолог только мысленно.
После пира к Богдану подошел, улучив момент, князь Мстиславский. Спросил с усмешкой, в которой чувствовалось оскорбленное достоинство:
— Не вытошнит ли Годунова от всех царевых милостей?
Бельский пожал плечами. Зачем говорить слово сыну, который, несмотря на то, что Годунов насильно постриг отца в монахи, не отказался быть первым боярином в Думе и, как считал Богдан, вполне подобострастен в отношениях с правителем.
«Не все, выходит, однозначно», — оценил вопрос Мстиславского Бельский, но все же не поддержал беседы. Князь Мстиславский, однако, не успокоился:
— Ты, как оружничий, сможешь донести на меня, но я все равно скажу свое мнение: успех сражения предопределил ты, настояв собрать полки под Москвой и укрыться за китаями, а не за городскими стенами. Довольно сил приложил и я, чтобы твой план осуществить, хотя далось мне это не так уж легко. А Годунов спрятался в монастыре, изъяв из рати две тысячи лучших мечебитцев. Пусти он их в сечу на исходе дня вслед за подмогой добровольцев, тогда бы Казы-Гирей был разбит и бежал бы в панике. Вот тогда можно было бы и преследовать. Я лично просил Годунова пустить в бой свою охрану, которую он хитро поименовал резервом, но он не дал. А потом, когда крымцы снялись, велел преследовать. Рать не разбита, она не в панике, она может так огрызнуться, что ноги не унесешь, а ему наплевать на все. Вот за все это наплевательство он и огреб столько милостей! Пруд ими пруди. Но, думаю, куда ему столько добра, хворому изрядно. В могилу не унесет!
— Слова и поступки государя нам, холопам его, неподсудны, — смиренно ответил Богдан, а сам определил: «Вот товарищ в борьбе с Годуновым».
— Ну-ну, — хмыкнул князь Мстиславский, и Бельский еще более убедился, что князь вполне может стать добрым товарищем. Протянув ему руку, заверил:
— Настанет скорое время, когда мы сможем смело друг другу смотреть в глаза.
Не оговорился в порыве признательности о скором времени. Слова Мстиславского о том, что Годунов серьезно болен, осенили его. Он, как оружничий, уже разобрался в делах Аптекарского приказа. Выслав из Руси Иоганна Эйлофа, но оставив сына Конрада в заложниках, который тоже был весьма сведущ в делах лечебных, Годунов все же не посмел обращаться по врачебным делам к заложнику, а вручил судьбу своего здоровья аптекарю Габриэлю, имевшему докторский диплом, но более искусного в составлении зелья, нежели врачевания. Но пока никого лучше Годунов не подыскал, смирился с тем, что есть. Тем не менее, думая о будущем, принял меры для приобретения хорошего врачевателя.
Английское купечество, с кем великий боярин заигрывал, продолжая политику Грозного, расстаралось, и в свите английского посла прибыл в Москву медик Кристофер Рихтингер. Борис Годунов сразу же зачислил его на службу в Аптекарский приказ, а вскоре даровал ему, конечно, именем царя, чин придворного доктора, чем весьма огорчил Габриэля. На этой обиде и решил сыграть Бельский и определил поговорить с Габриэлем, не откладывая в долгий ящик. Прощупать сразу же глубину его обиды, и если появится возможность — вести откровенный разговор, не уходить от него.
Непростительная ошибка. Богданом руководило скорее возмущение несправедливостью (он-то ожидал по меньшей мере боярского чина, а золотых монет у него самого — бочки), чем трезвый расчет. Он жаждал мести, завидовал Годунову, сумевшему так ловко подмять под себя слабоумного Федора Ивановича, страстно желал покончить с Борисом Федоровичем и занять его место у престола, оттого рискнул на опрометчивый шаг, не взвесив хорошенько, какие это будет иметь последствия.
Поначалу разговор вполне устроил Бельского. Да, Габриэль, считавший себя хорошим врачевателем, обойден чином и воспринимает это с великой горечью.
— Кристофер на голову ниже меня, как доктор, а царь пожаловал ему чин придворного доктора, а не мне.
Габриэль жаловался оружничему, своему начальнику, надеясь, что тот замолвит о нем слово царю, и тот одарит его чином придворного доктора, Богдан же не раскусил этой простенькой хитрости.
— Не государь очинил Кристофера Рихтингера, а Борис Годунов. Он лишь лукаво прикрывается именем царя, решая все сам.
Габриэль промолчал, но Бельский не придал этому значения и продолжил:
— Борис Федорович болен. Ты это хорошо знаешь. Болезнь его весьма затяжная. Но ее можно возбудить.
— Нет-нет! — воскликнул испуганно Габриэль. — Я на такое не способен! Мне не нужны чины за нарушенную клятву Гиппократа!
— Тогда забудь о нашем разговоре, — отступил Богдан, понявший, в какую лужу сел. — Хочу сразу добавить: это — не просьба, это — строгий наказ. Не станешь им руководствоваться, лишишься жизни, оказавшись окованным в пыточной! В моих руках, известно тебе, не только Аптекарский приказ, но и сыск!
— Слово чести!
