— Я никогда не отрицал и теперь не отрицаю этого. А говорил и говорю о свободе духа, о равенстве всех перед Отцом моим Небесным.
Не минуты шли, а часы в этой беседе. Уже далеко ночь перевалила за свою середину, а в шатре не утихал разговор, владел которым Иисус. Мария уже очнулась давно и прислушивалась к доносившимся из шатра словам и начала понимать, что он не враждебный, а дружеский — она едва сдерживала слезы радости, боясь ненароком всхлипнуть либо даже пошевелиться, чтобы не спугнуть мирность шатра. И только ее губы беззвучно шептали мольбу к Господу, чтобы не отвернул он лика своего от Сына Божьего. Его Сына.
Вот, наконец, незадолго до рассвета, полог шатра откинулся, и Савл подал руку Марии, помогая ей подняться.
— Войди к мужу своему, Сыну Божьему, и порадуйся с ним; путь для вас свободен.
Мария едва вновь не лишилась чувств.
Книга третья
С ПОСОХОМ В РУКЕ СВОЕЙ
Суд Великих Мудрых
Несколько дней Иисус с Марией отдались наслаждению жизнью. Их души парили. Их не утомляло монотонное покачивание меж верблюжьих горбов и столь же монотонное, хотя и разноголосое, позвякивание шейных колоколов и колокольцев длинного каравана. Не замечали они душности ночей, сливаясь в жарких объятиях в единую плоть. Да, они были поистине счастливы, вполне сознавая полную свою теперь безопасность; они уносились безмятежными мыслями в прекрасное, по их представлению, будущее, видя его только в радужном ореоле, хотя твердого мнения, где им устроить домашнее гнездо, они еще не обрели. Мария предлагала, по разумению своему, лучший вариант:
— Остановимся в Эдессе. Излечишь Абгара, в ответ он обеспечит нас кровом и безбедностью. Станем жить, изменив имена.
— Мудрость твоя, Мария, неиссякаема, но на сей раз твое предложение неприемлемо: слишком близка Эдесса от Иерусалима, слишком много в ней римских соглядатаев. Стоит ли рисковать? Мы уже говорили с тобой об этом. Давай не менять уже определившегося мнения — в Индию. Только в Индию.
— Но Индия большая. Где остановим мы путь свой?
— Ты же знаешь, я не единожды утверждал в проповедях своих, что послан Отцом Небесным к заблудшим овцам дома Израилева. Позже я изменил суть проповедования; Царство Божье на земле для всех, а не только для избранного Богом народа, но значит ли это оставить соплеменников своих, забывающих законы Моисея, без глаза своего? В Индии таких много. Я уже предвижу, как всколыхну их память о заветах Всевышнего с Патриархами, с Моисеем, объясняя им суть моего обновления веры.
— А ты знаешь, где они есть?
— Да.
— Ты уже встречался с ними?
— Нет, Я знал, что они есть, но я не мог видеться с ними. Они могли вопросить меня, чем я занимаюсь вдали от Израиля, а что бы я им ответил? Открыть истину я не мог, ибо давал клятву умолчания, солгать — возможно ли такое? Единожды совравшему — кто поверит?
— Тогда туда, где наших много.
— Конечно. Прибудем с караваном в Индию, там, порасспросив, определимся.
— Я разделяю твой план.
Человек, однако же, предполагает, но последнее слово за судьбой. Она приготовила Иисусу с Марией новое испытание. Столь же опасное, как прежнее. Но что характерно, Иисус на сей раз не предчувствовал для себя никакой опасности. Впрочем, это не удивительно, ибо крутой поворот от блаженства и гармонии к смертельной опасности не готовился никем загодя, а случился вдруг.
Позади Ур Халдейский, где Яхве заключил завет с Авраамом; позади и Эдесса, где вполне возможно было бы им доживать свой век в богатстве и неге; караван колоколил уже по Парфянской земле, приближаясь к Нусайбину, где обычно купцы останавливались на несколько недель, ведя меновую торговлю — Иисус с Марией предвкушали блаженный отдых от монотонности дороги, гуляя по городу без всякой опаски, ибо сюда руки Рима уж никак не дотянутся. Случилось, однако же, то, чего никак не возможно было предвидеть.
Утром Мария предложила Иисусу сходить на городской базар за провизией, он ответил ей вопросом:
— Разве у нас уже нет слуги и служанки?
— Есть. Ну и что? Мы их возьмем с собой. Я очень хочу потолкаться среди людей, самой выбрать понравившееся, самой поторговаться, и хочу побывать на персидском базаре.
— Если хочешь ты, могу ли я не хотеть?
Их встретило густое многолюдье, толкавшееся между рядами с фруктами, бугрившимися на большущих плетеных корзинах, очень похожих на подносы, только более глубоких; между рядами с пряностями, где воздух был насыщен до ощутимой плотности перечным духом, в который вплетался аромат жарившегося мяса, крепко заваренного зеленого чая и дозревающих лепешек в тандырах — пестрое многолюдье веселило, а аппетитные запахи пленяли.
— Пойдем к тандырам. Я хочу лепешки с нишаллой.
— Не откажусь и я.
Десяток шагов от перечного ряда и — совсем иной мир. Чинный, молчаливо блаженствующий, почтительный, к тому же малолюдный, словно отгороженный невидимым дувалом от говорливого, толкающегося, рядящегося до хрипоты за малую уступку в цене.
Мария и Иисус огляделись и сразу же поняли, что начало начал в этом царстве чревоугодия — инжирный рядок. Все, кто появляется на этом чинном базарчике в базаре, первым делом присаживаются на корточки возле приглянувшегося торговца инжиром, десятка полтора которых словно выстроились в сидящую шеренгу. Никто здесь почему-то не рядился. Едва желающий насладиться священной сладостью опускался на корточки, продавец тут же молча брал в руку виноградный лист и принимался накладывать на него, с благоговейным вдохновением, сплюснутые и слегка подвяленные на солнце инжирины, не спросивши даже, сколько желает получить покупающий. Норма одна для всех — десять штук.
Подавал продавец виноградный лист с горкой инжирин на нем непременно левой рукой, приложив правую к сердцу и почтительно склонив голову.
С такой же почтительностью покупка принималась. Словно дар небесный.
— Начнем, как все? — вопросила Мария и, не дожидаясь ответа Иисуса, пригласила за собой слуг: — Пошли, Соня и Гуха.
Они присели на корточки возле свободного торговца, и тот, радуясь удаче, внешне не показал этого возбужденной суетливостью; он чинно, без малейшей спешки, делал все по вековому ритуалу.
Мария с Иисусом, Соня и Гуха тоже старались не казаться незнайками или не уважающими народный обычай. Все прошло как нельзя лучше.
Следующие их шаги — к тандыру. Как раз к тому моменту, когда пекарь, надев толстую ватную варежку, длинной по самый по локоть, принялся снимать со стенок тандыра пылающие розовостью лепешки и аккуратно укладывать их на большущий плетеный поднос. Лепешки источали такой аппетитный аромат, что не удержится от искушения самый насытившийся человек.
Увы, им пришлось какое-то время глотать лишь слюнки, ибо пристроившийся рядом с хлебопеком продавец нишалы еще не закончил сбивать до белоснежности сладкую пену из белка яиц, виноградного сахара и отвара солодового корня. Голый по пояс, он даже не отирал пота с лица, истово сбивая эту смесь в десятиведерном чугунном казане тугой связкой прутьев — пена, как казалось Марии, пучилась очень уж медленно, она мысленно торопила и сбивальщика, и саму пену, ибо она едва успевала сглатывать обильную слюну.
