Сержант подошел ко мне и извиняющимся тоном спросил:
— Товарищ лейтенант! Переставлять будем але не?
— Дубино, и надо же было тебе ляпнуть матом! С тебя все пошло.
— Ну вот, нашли крайнего. Чуть что, сразу Дубино. Фамилия что ли нравится всем? Да он уже злой был, як пёс зайшёв.
— Да я понимаю все. Но от этого не легче.
В палатку вбежал полковой писарь. Оглядевшись, он подбежал ко мне, взгляд нагло-ехидный.
— Товарищ лейтенант! Вас в штаб в строевую вызывают!
— Кто и зачем?
— Да капитан Боченкин. Какой-то майор из-за вас скандал закатил.
— Ну ладно, не болтай, прямо ты изнемогаешь, выполняя боевую задачу. Иду-иду.
Я вошел в штаб. Штаб гудел, как улей. Трещали пишущие машинки, трезвонили телефоны, люди бегали из кабинета в кабинет с бумажками. Строевик встретил меня удивленно и недоуменно.
— Лейтенант! Ты чего натворил?
— В смысле?
— В прямом. Тебя только и осталось под трибунал отдать. Прибежал тут новый секретарь парткомиссии, как с цепи сорвался, начал с порога орать и топать ногами, служебную карточку твою требовать. А она, между прочим, до сих пор не пришла с предыдущего места службы, почему-то. Я ему объясняю, а он слушать не хочет, требует новую завести. Пока я ее «создавал», он вот тут у моего барьерчика топтался и багровел. Стул предлагал — не садится. Боялся, наверное, что злость пройдет. Вот, гляди, что он тебе в нее вписал: «За попытку срыва отчетно-выборной конференции соединения — строгий выговор». Так что тебе, как замполиту, можно дальше не служить. После этого только сорвать с тебя погоны и расстрелять! — Он при этих словах добродушно засмеялся, затягиваясь сигаретой.
— Вот спасибо, обрадовали. А то я думал: наградной на орден опять вернули.
— Ты шутишь или как?
— Да какие шутки! Выговор-то он мне уже объявил — факт, а вот если еще и наградной лист вернется, тогда труба. Ромашица теперь точно его зарубит.
— Что стряслось-то, объясни? Клуб поджег? Аллею героев сжег? В клубе на сцене кучу навалил?
— Что издеваться-то? Палатку под магазин не так поставил. Спорить начал, сказал, что он пока еще не партийный босс, еще не избран и всякое бывает.
— Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! «Не избран еще и всякое бывает». В армии всякое не бывает. Что, другого изберем, что ли? Шутник. Ну ладно, я результат твоей шутки положу к остальным служебным карточкам. Пока для истории. Весь полк ознакомлю: повеселится народ.
— Он, гад, орать начал, ногами топать, а мне комдив лично все указал, где ставить, в какую сторону вход. Ладно, пойду, скоро проверять заявятся.
В палатке дремали бойцы, усталость этих суматошных дней их просто подкосила. После Джелалабада ни минуты отдыха, да и там мы не на курорте были.
— Дубино! Собирай солдат и на ужин, затем в роту, а я тут пока отдуваться буду перед начальством.
Все ушли, а я загрустил по причине взыскания, могильной плитой рухнувшего на меня (да и черт с ним, после Афгана уволюсь, к дьяволу, из армии). Долой дурдом. Вдруг раздались знакомые голоса, и, распахнув полог входа, ворвался потный и большой, как слон, командир полка, следом вошел генерал и «начпо», полковник Севостьянов, затем замполит Золотарев, Ромашица и еще несколько штабных.
Я встал со стола и направился докладывать, но командир полка махнул на меня кулаком, и я замер, сливаясь с белым фоном утеплителя.
Генерал огляделся и произнес: «Ну, вот, тут все хорошо. Дорожку только песочком посыпать и доставить пару столов. Все. Идем дальше!».
Ромашица злобно посмотрел на меня, ничего не произнес, я вышел вместе со всей толпой. Основной замполит полка подозвал меня и промямлил:
— Дорожки посыпать, столы взять в клубе, поставить охрану на ночь, чтоб ничего не украли. Сейчас телефонную линию протянут связисты. Ну, а вы в роту — работать. Потом на совещании расскажите, что у вас тут было. Ростовцев, с вами одни неприятности. Совещание в двадцать три ноль ноль. Идите. Трудитесь.
Я отправился в роту, взял солдата, точнее вырвал у ротного (каждый человек — на вес золота: «работы» — непочатый край), старшина выдал ему спальник.
— Колесо! Двигай обратно в палатку и дежурь у телефона. Чтоб ни тебя, ни палатку, ни столы не сперли. Не проспи! Не кури!
— Есть, товарищ лейтенант. Я палатку изнутри завяжу и у телефона лягу на столе.
— Валяй!
Замученный солдат, схватив в охапку спальный мешок, радостно затрусил в сторону клуба. Я же, взяв блокнот для указаний, отправился на совещание.
Немного опоздал, но руководства все еще не было. Радостный непонятно отчего, комсомольский полковой вождь о чем-то оживленно говорил вождю партийному. Остальные все устало дремали. Из батальона я прибыл самым последним. Новый замполит батальона Константин Грицина глазами указал мне на место рядом с собой. Я присел, и он мне зашептал:
— Что там произошло у тебя? Все говорят, но толком никто не знает.
— А что произошло у меня?
— Какой скандал был с секретарем парткомиссии?
— Каким секретарем парткомиссии? Мы его еще не избрали, майор какой-то из дивизии, Ромашица, докопался.
— Ромашица это и есть секретарь парткомиссии.
— Он мне то же самое говорил, но я-то знаю, что он врет, мы его еще не избрали. Я бы его точно не избрал, и если бы альтернатива выбора была, голосовал бы против.
— Сейчас придет Золотарев и всех нас вздует. Ты не представляешь, какую крамолу ты говоришь. Такие кандидатуры в отделе ЦК рассматривают, в ГлавПУре, а ты оспариваешь мнение ГлавПУра.
— Не уверен в правильности выбора ЦК. Хлыщ холеный и блатной. Наверное, или папа генерал, или с дочкой генерала спит.
В кабинет бесшумно вплыл Золотарев, и первый вопрос ко мне:
— Что случилось у вас с майором Ромашицей?
— Да ничего. Он отменял приказ комдива, грубил, орал, хотя он пока формально никто.
— Ну, это ваше личное мнение. И ваши проблемы… Приступим к совещанию.
Все сочувственно улыбались и подмигивали. Ну, и понеслось дальше. Бред, маразм. Опять исправлять, переделывать, восстанавливать, заводить. Готовить докладчиков к конференции. Мне, к счастью, выступающего не доверили. Доверили подготовить умного сержанта с задачей менять стакан со свежим чаем на трибуне. Подстричь, одеть в новое обмундирование, чтобы «с умным, нормальным лицом, русский, коммунист».
— А у меня русского нет, есть хохол.
— Есть разница? — живо осведомился Золотарев. — Как вы понимаете, я имею в виду славянское лицо.
— Для этого сержанта есть разница. Он с Западной Украины. Он в полку никого, кроме себя, хохлом не считает, даже секретаря парткома.
