Мы перепугались. Тот, кто помнит, что такое быть вызванным
на заседание парткома, очень хорошо поймет несчастных преподавателей. Самое
легкое, чем можно было отделаться на коммунистическом судилище, – это
лишиться тринадцатой зарплаты, очереди на квартиру и продуктового набора к
празднику. Впрочем, все эти меры были ничто по сравнению с той, которая
называлась «выговор с занесением в учетную карточку». Я, впрочем, в членах
КПСС не состояла, так что мне предстояло лишиться лишь коробки с харчами,
что, согласитесь, очень неприятно. В состоянии тихой паники мы попытались
решить свалившуюся на наши головы проблему. Какие только идеи не витали в
воздухе: обратиться к коллегам из Института восточных языков, поискать знакомых
на иновещании, на радио, позвонить в отдел переводчиков института.
– Погодите, ребята, – вдруг повеселел Андрей, наш
преподаватель немецкого языка, – сейчас все будет классно.
Он убежал, примерно через полчаса вернулся назад, неся
бумажку, на которой были изображены несколько строчек иероглифов.
– Где взял? – обрадовались мы.
– Потом объясню, – отмахнулся он, – вот вам
лозунги, только студентам их нельзя доверить писать, мигом напортачат. Давай,
Дашка, приступай, ты самая аккуратная.
Высунув от старания язык, я тщательно перенесла похожие на
следы птиц знаки на бумагу, мы прикрепили плакаты и кликнули ректора.
– Можете, значит, если вам показать, в каком направлении
двигаться, – снисходительно кивнул тот.
И вот настал знаменательный день. Все удалось как
нельзя лучше: хлеб-соль, пляски, экскурсия по аудиториям, концерт. Правда, нас
весьма разочаровал внешний вид приехавших. Мы-то вырядились в лучшую одежду,
женщины влезли в шпильки и сбегали в парикмахерскую, а мужчины повязали
галстуки! Спортсмены же явились в джинсах и простеньких свитерах. Но это было
лишь крохотной капелькой дегтя в огромной бочке меда! Настоящая неприятность
приключилась на банкете.
Два лозунга на японском языке украсили столовую. Когда группка
малорослых гостей с раскосыми глазами увидела стройные шеренги иероглифов,
последовала более чем удивительная реакция.
Один из парней принялся тыкать пальцем в стену и щебетать,
словно птица. Остальные глянули туда же и покатились со смеху. Я никогда
до этого не видела, чтобы люди садились на корточки и заливались хохотом. Кое у
кого из японцев по щекам текли слезы.
Ректор, стоявший во главе стола, никак не мог начать читать
заготовленный спич. Он кашлял, стучал ножом по бокалу, но японцы просто выли.
Наконец тоненькая девочка, исполнявшая при них роль переводчицы, всхлипнув в
последний раз, подошла к помощнику Григория Семеновича и стала что-то шептать
ему на ухо. Лизоблюд побагровел и пошел к начальству. Пару секунд он тихонько
беседовал с Григорием Семеновичем, лицо ректора приняло зверское выражение,
глаза заметались по залу. На всякий случай я спряталась за спины здоровенных
пятикурсников.
Наконец кое-как япошки успокоились, и вечер потек дальше без
особых эксцессов.
Наутро всех языковедов вызвали пред очи Григория Семеновича.
Не предложив нам сесть, ректор зашипел, словно разбуженная не вовремя змея:
– Вы знаете, что было написано на плакатах в столовой?
Мы замялись, сказать «нет» казалось невозможным.
– Ну, – замямлил Андрей, – мир, май, дружба! Да
здравствует спорт!
– При чем тут май! – взвыл ректор и начал расшвыривать
бумаги на своем столе. – Где это, где? Ага, вот оно!
Трясущейся от злобы рукой он схватил листок.
– Слушайте, что вы написали на японском! «Аккуратно
достаньте изделие из коробки», «Не используйте кондом вторично».
Чтобы не упасть от смеха и не расхохотаться в лицо
взбешенному начальству, я вцепилась в стену и прикусила нижнюю губу.
– Кто нацарапал сии пасквильные штуки? – вопросил
Григорий Семенович. – Немедленно отвечайте, иначе уволю всех!
– Дарья Ивановна Васильева, – мигом сдали меня коллеги.
Весь гнев, вся злоба начальства упали на мою ни в чем не
повинную голову. Я старательно объясняла, что просто переписала
принесенные бумажки и только, но ректор не желал ничего слушать. Я мигом
превратилась в его первого врага. Григорий Семенович, человек злопамятный,
мстительный и непомерно самолюбивый, вознамерился стереть меня с лица земли.
Спас несчастную Дашутку статус матери-одиночки, уволить такую женщину в
советские времена было не так-то просто, требовалось решение профсоюзного
комитета, а его председательница, Нюся Кокатонова, не побоялась заступиться за
меня, героический поступок по тем временам. Уволить меня не уволили, но с тех
пор ни разу не выписали премии и никак не отметили, даже на Восьмое марта пару
лет не дарили подарков. Когда ректор выгнал нас из кабинета, я налетела на
Андрюшку:
– Где ты взял эту белиберду?
– Так кто ж знал!
– Говори!
– На, смотри, – Андрей сунул мне под нос книгу.
Я прочитала название и фамилию автора:
«Г. Серебров. Мои поездки в Японию».
– На десятой странице, – пролепетал Андрей.
Я раскрыла текст. «Мы прибыли в Токио около девяти
утра, на гостинице виднелись приветственные лозунги. Японские иероглифы очень
красивы, поэтому привожу их здесь…» Дальше следовала пара строчек абракадабры и
заверения «…думаю, вы не знаете японского, поэтому переведу: «Мир, май,
дружба», «Да здравствует спорт».
– Утром я эту книжку в метро читал, – оправдывался
Андрей, – когда Семеныч разорался, мигом вспомнил.
Я молча захлопнула книгу. Все понятно, этот врун,
журналист-международник Г. Серебров, совершенно не владеет японским, но, с
другой стороны, он был абсолютно уверен, что никто из читателей не разбирается
в иероглифах. Решив для пущей убедительности «украсить» свой опус, он ничтоже
сумняшеся схватил первую попавшуюся вещь, а под рукой оказалась коробочка с
интимной принадлежностью, и, не испытывая ни малейших угрызений совести,
перекатал текст. Думаю, мерзкий Г. Серебров и не предполагал, к каким
последствиям приведет его отвратительный поступок!
Все шишки, как всегда, достались мне. Вот и сейчас следовало
похудеть Марго, кто же виноват, что Федор «зазомбировал» Зайку? Ну, угадайте с
трех раз! Правильно, я!!!
– Быстро прими меры, – пнула «академика» Маня, –
Зая, конечно, дура – так из-за фигуры убиваться – но это уже другое дело.
