— У меня отличные связи с местными властями, — продолжил Волфлоу. — Получше, чем у тебя с твоим крантиком. Среди копов есть люди, которые раньше работали здесь охранниками. Я многое для них сделал. Я сделал для них больше, чем ты сможешь себе представить, и могу гарантировать, что им не понравится никчемный бродяга, льющий на меня грязь. Это ясно?
Я кивнул.
— Ты вдруг онемел или как?
— Я понимаю, сэр. Насчет копов. Оставаться в башне, запереть дверь, запереть окна, задернуть шторы, не звонить копам и даже в пожарную команду, если что-то здесь вспыхнет, ждать до утра, а потом, с восходом солнца, направиться к выездным воротам.
Он злобно смотрел на меня, его девичий рот изогнулся в презрительной ухмылке, и я решил, что скоро он уже не будет чувствовать себя не в своей тарелке, называя меня Оддом вместо Томаса, потому что он выплюнул:
— Ты действительно идиот.
— Да, сэр. Я передам Аннамарии ваши слова.
Мы смотрели друг на друга, он — зло, я — с любопытством, пока он не прервал затянувшуюся паузу:
— Слушай… я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.
— Не делал что?
— Я бы предпочел, чтобы ты не передавал ей мои слова. Я не знаю, что со мной. Может, это безумие. Она гипнотизирует меня или что? Почему меня должно волновать, скажешь ты ей или нет, что я обозвал тебя идиотом?
— Тогда я ей скажу.
— Не надо, — тут же возразил он. — Мне все равно, что она обо мне думает, она для меня никто, она интересует меня, как пончик без сахарной пудры. Я не хочу иметь ничего общего с такой женщиной, но я бы предпочел, чтобы ты не говорил ей, что я обозвал тебя идиотом.
— Она так странно воздействует на людей.
— Более чем странно.
— Я ей не скажу.
— Спасибо тебе.
— Всегда рад услужить.
Я наблюдал, как он идет среди эвкалиптов, а потом по залитой солнцем лужайке к особняку. Даже на открытой местности, где никто не мог подкрасться к нему, Волфлоу нервно поглядывал направо и налево, то и дело оборачивался. Вероятно, остерегался нападения кугуара, прислушивался к крику гагары, опасался, что внезапно может оказаться лицом к лицу с Бармаглотом, сверкающим огненными глазами, и злопастным Брандашмыгом.
Глава 20
В шестнадцатилетнем возрасте мы со Сторми Ллевеллин провели вечер на ярмарке. В одном павильоне набрели на предсказывающую будущее машину размером с телефонную будку высотой в семь футов. Нижние три занимало закрытое основание, на которое поставили стеклянный ящик. На табличке мы прочитали, что в ящике находятся мумифицированные останки цыганки, карлицы, известной своими точными предсказаниями.
Ссохшуюся, пугающую фигуру, — скорее, мы видели перед собой куклу, слепленную из гипса, бумаги, воска и резины, а не мумифицированный труп, — нарядили в яркие цыганские одежды. За четвертак машина выдавала прямоугольник бумаги с напечатанным на нем ответом на ваш вопрос. Четвертак — не такие уж большие деньги за изменяющее жизнь предсказание, но мертвые могут брать по минимуму, потому что им нет нужды покупать еду и подписку на кабельное телевидение.
Молодая пара, подошедшая к машине раньше нас, спросила, ждет ли их долгая и счастливая семейная жизнь. И хотя они скормили «Мумии цыганки» восемь четвертаков, им ни разу не удалось получить ясный и четкий ответ. Мы со Сторми слышали, как потенциальный новобрачный, Джонни, зачитывал все ответы своей девушке, и хотя предсказательница отвечала расплывчато, их смысл не укрылся от нас. Один из ответов гласил: «Во фруктовом саду, где растут больные деревья, созревают ядовитые фрукты». Остальные тоже не вселяли особой надежды.
После того как Джонни с подругой отбыли в тягостном раздумье, мы задали «Мумии цыганки» тот же вопрос, что и предыдущая пара. На медный поднос выпала карточка с надписью: «ВАМ СУЖДЕНО НАВЕКИ БЫТЬ ВМЕСТЕ».
Сторми вставила ее в рамочку под стекло и повесила над своей кроватью, где она оставалась несколько лет. Теперь, в рамочке поменьше, табличка стояла на прикроватном столике в моей спальне гостевой башни.
После гибели Сторми у меня и в мыслях не было в злобе уничтожить карточку. Злобы я не испытывал. Никогда не проклинал человека или Бога за случившееся. Печаль — мой удел с того самого дня, так же, как смиренное осознание собственных недостатков, которым несть числа.
Чтобы не позволить печали сокрушить меня, я стараюсь сосредоточиться на красоте мира, которая проявляется везде в своем бесконечном разнообразии, от крошечных диких цветов и переливающихся всеми цветами радуги колибри, которые пьют их нектар до ночного неба, высвеченного мириадами звезд.
Поскольку мне дано видеть души мертвых, задержавшихся в нашем мире, я знаю, что за его пределами лежит что-то еще, место, которому они принадлежат, и куда я уйду в положенный мне день. Таким образом, нельзя сказать, что предсказание мумии цыганки лживое. Оно еще, возможно, исполнится, и я держу печаль в узде, рассчитывая, что так и будет.
Покинув Пико Мундо, я постоянно носил карточку предсказательницы при себе. Она побывала во всех местах, куда направляла меня моя интуиция. Но из страха потерять ее в момент каких-то отчаянных действий я не держу ее при себе постоянно, изо дня в день.
Недавние события убедили меня, что обитающее в Роузленде зло не знает аналогов. Аннамария мне только помощник, но не щит, и шансы дожить до завтрашнего утра не представлялись мне высокими. Я не вбил себе в голову глупую идею, будто эта карточка «Мумии цыганки» с пятью словами, находясь при мне, сделает меня неуязвимым. Но я чувствовал, — может, это идея не менее глупая, — что властям на Другой стороне, куда я попаду, если умру и покину наш мир, придется отвести меня к Сторми, поскольку я предъявлю доказательство того, что нам обещана вечная жизнь вместе.
Если кто-то считает меня глупцом, я возражать не стану. Дурости во мне столько же, что и у любого, больше, чем у некоторых. Я постоянно помню об этом и не нахальничаю. Нахальство зачастую приводит к смерти.
Я отогнул скобки на задней стороне рамки, убрал картонный прямоугольник, достал карточку. Сунул под одно из пластиковых окошек бумажника.
Другие окошки пусты. Я не ношу с собой фотографию Сторми, потому что не нуждаюсь в ней. Ее лицо, улыбка, фигура, красота изящных рук, голос хранятся в моей памяти. В памяти она живет, двигается, смеется, тогда как фотография может предложить лишь застывший момент жизни.
Поверх свитера я надел пиджак спортивного покроя, который приобрел, когда отправился за покупками в город. Я не старался поменять мой имидж. В пиджаке имелись карманы, и он позволял что-то под него спрятать.
В соответствии с указаниями Ноя Волфлоу, я закрыл на защелку узкие, забранные решеткой окна и задернул шторы. Включил все лампы, чтобы позже, после наступления темноты, свет, проникающий в щели между шторами, предполагал, что я дома.
