Я хотел сжечь этот шкаф. Полагал, что знаю, что на этих дисках: каждая женщина, живая и испуганная, потом все то, что он с ней делал, чтобы поразвлечься, и наконец убийство. Может, в кадр попадала и Виктория, наблюдающая за всем этим. По ее словам, он иногда ей разрешал. Я не думал, что кому-либо стоило смотреть на этих охваченных ужасом женщин, на унижения, которым их подвергали, и на их смерть. Не стоило смотреть даже копам, или прокурорам, или присяжным.
Они ушли, и, возможно, теперь для них это не имело значения, но я решил, что уничтожать эти ди-ви-ди неправильно. В этих безумных фильмах каждая женщина переставала быть сама собой. Ее полностью уничтожали эмоционально и духовно, и Клойс, обладая колоссальным опытом в технике и тактике ужаса, не отступал, пока не добивался своего. Ему хватало времени, чтобы лишить каждую жертву индивидуальности, всего, что отличало ее от других людей, довести до такого состояния, когда смерть представлялась облегчением. Уж кому-кому, а ему времени хватало.
Эти ди-ви-ди были вещественными доказательствами. И пока не восторжествовала справедливость, уничтожить их я не мог.
Я, конечно, понимал, что из этого следует. Чтобы ни у кого и никогда не возникло необходимости смотреть эти фильмы-улики, мне предстояло самому творить правосудие, стать судьей для всех, за исключением мальчика, как женщин, так и мужчин. Привести в исполнение семь смертных приговоров.
Подсознательно я, наверное, осознал, что к этому все придет, в тот самый момент, когда увидел трупы в подвале мавзолея. И теперь не мог притворяться, будто не знаю, что мне предстоит покарать преступников, а не просто освободить мальчика и уйти с ним. Теперь я не мог ограничиться убийствами при самозащите или для спасения ребенка.
Ноги стали ватными. Я опустился на ближайший стул.
Как всегда, в доме царила тишина. Никакие звуки не отвлекали меня от мрачных мыслей.
Чтобы избавить жертв Клойса от дальнейшего надругательства над их памятью, мне предстояло стать карателем. Чтобы не позволить другим, насмотревшись на «подвиги» Клойса, пойти по его пути, мне предстояло стать карателем. Чтобы не допустить попадания технологии управления временем в руки властей, что приведет к их окончательному разложению, мне предстояло стать карателем.
Каратели — не герои.
Я никогда не видел себя героем, но никогда и не думал, что мне уготована роль карателя.
Каратели берут на себя власть, которой не владеют. Я предполагал, что это мое право — уберечь память женщин от грязи, и я предполагал, что имею право исходить из того, что технология управления временем будет использована для целей зла, если я не выведу эти удивительные машины из строя и не убью всех, кто что-либо о них знает.
Каратели преступают социальный и священный закон. Принц Гамлет в «Гамлете» — не герой. Его миссия — восстановить истину, но при этом и покарать. Но он не может полностью поверить в первую половину своей миссии, зато с радостью входит в роль карателя.
Карателей всегда карают.
Гамлет не пережил «Гамлета». Моисей, покаравший три тысячи человек, умер, не увидев Земли обетованной.
Клойс — убийца, убивающий по дурным причинам, но он вынужден так поступать.
Каратель идет дальше. Карателю не приходится убивать по причине психического расстройства, эмоционального смятения или эгоистичного желания. Каратель принимает хладнокровное и взвешенное решение убить гораздо больше людей, чем того требует необходимость защитить себя и невинных. Даже если он убивает по благородной причине, это бунт против социального порядка и властей предержащих.
Кара обязательно найдет того, кто карает. Выполняя это темную роль в Роузленде, я навлекал на себя смерть.
И, однако, я знал, что не отступлю от принятого решения.
Сидел под головами животных со стеклянными глазами и не хотел вставать, чтобы приступить к его реализации.
Встал и приступил. В апартаментах Клойса я еще не побывал в его спальне и ванной.
Глава 39
Хотя выглядела спальня самой обыкновенной, возможно, именно здесь он долгие годы пытал и убивал своих жертв. Я не мог этого узнать, не посмотрев хотя бы один из ди-ви-ди, а смотреть их я не собирался.
Кровать я нашел незастеленной. Вероятно, эти простыни Виктория отнесла в прачечную, но я помешал ей их постирать.
Напротив кровати, резко выделяясь среди антикварной мебели, на стене висел огромный плазменный телевизор. Я мог представить себе, как он смотрит его в ожидании сна.
Потом осознал, что до того, как приняться за новую, только что привезенную женщину, он мог наметить то, что с ней сделает, просмотрев парочку любимых ди-ви-ди.
День в Пико Мундо, когда я потерял Сторми, навеки останется самым худшим днем в моей жизни, хотя с тех пор любое место, куда я приходил, выглядело страшнее предыдущего.
Меня затрясло, и я не мог отделаться от дрожи.
На столешнице в просторной ванной стояли несколько антикварных фармацевтических банок со стеклянными пробками, выполненными столь искусно, что соединение они обеспечивали столь же герметичное, что и резиновые затычки. В банках хранились белые порошки чуть различной дисперсности.
У меня не возникало и мысли уйти от моего дара с помощью наркотиков. Я вижу достаточно странного, чтобы провоцировать мой мозг еще и на галлюцинации. И я точно знаю, что химически вызванная эйфория сродни закону всемирного тяготения: летящее вверх обязательно падает вниз.
Хотя я не мог бы сказать по вкусу и запаху, кокаин ли в банках, или героин, или что-то еще, я не сомневался, что это наркотики. Во-первых, рядом лежал серебряный поднос с короткой серебряной трубочкой, через какую самые утонченные наркоманы вдыхают кокаин. Компанию ей на подносе составляли глубокая ложка, наполовину сгоревшая свеча и одноразовые шприцы в герметичных упаковках.
Клойса всегда отличали манеры и выправка аристократа, который ожидает, что его заметят и будут им восхищаться. Такой широкоплечий и мускулистый, с таким проницательным взглядом… я даже представить себе не мог, что он крепко сидит на игле. Но если при желании он всегда мог воспользоваться машиной Теслы, чтобы вновь стать молодым, тогда, вероятно, этим он сводил на нет долговременные последствия потребления героина.
Если все они могли периодически избавляться от разрушительного воздействия наркотиков, возможно, я имел дело с семью наркоманами. Посадив себя под замок в Роузленде, настроившись убежать от смерти, но не имея возможности заполнять время познанием жизни, им, похоже, не оставалось ничего другого, как глотать таблетки, нюхать кокаин, колоть в вены всякую гадость. Боясь отправляться в настоящие путешествия, они «путешествовали» с помощью наркотиков, стимуляторов, галлюциногенов.
В аптечном шкафчике стояли разнообразные бутылочки с лекарствами, отпускаемыми по рецептам. Ни одно, похоже, не предназначалось для лечения болезни. Все использовались для восстановительных целей.
