Холод, от которого я никак не мог избавиться, усиливался, и, в конце концов, я почувствовал, что у меня начинает леденеть кровь.
Учитывая, что эти люди лишены моральных запретов, что они намереваются жить многие столетия, отринули человеческое сочувствие, не страшатся никаких последствий за содеянное, поскольку уверены в своей безнаказанности, а их потенциал творить зло несравним с простыми людьми, и в этом они ничем не отличаются от бессердечных богов, которым поклонялись язычники, по всему выходило — развратность и безжалостность могли только нарастать.
Более того, под воздействием наркотиков их жестокость могла подняться до таких вершин, что любой вампир в сравнении с ними показался бы белым и пушистым. В этом обитатели Роузленда давали сто очков форы уродам, которых Кенни называл поркерами.
И то, что, по моим представлениям, могло быть на ди-ви-ди, составляло лишь малую толику уже сотворенного ими.
Внезапно до меня дошло, что Виктория солгала мне, рассказав, что остальные не разделяли страсти Клойса к пыткам и убийствам, хотя и помогали доставлять в Роузленд женщин, с которыми он потом развлекался. Если они и не участвовали в кровавых игрищах Клойса, то лишь потому, что сами реализовывали свои жуткие фантазии.
Я думал, что наконец-то узнал секреты Роузленда, но теперь понял, что их гораздо больше и лучше их и не знать. Впрочем, специально отыскивать я и не собирался. Мне не требовалось вызнавать все эти секреты. Мой разум не выдержал бы этого знания. Слишком большое количество ужасного привело бы меня к безумию.
Выйдя из ванной, я думал, что закончил осмотр, но обнаружил, что меня тянет через спальню к письменному столу в углу, на котором стоял компьютер. Интуиция забросила леску, крючок зацепился, и теперь меня влекло к стопке листов, лежащих на столе.
Они лежали чистой стороной кверху, а перевернув их, я увидел, что это распечатки новостных статей, которые Клойс нашел в Интернете. Эти новости касались молодого повара блюд быстрого приготовления, который разобрался с убийцами, устроившими стрельбу в торговом центре в Пико Мундо, штат Калифорния, более восемнадцати месяцев тому назад. Сорок один раненый. Девятнадцать убитых. По словам полиции, если бы не вмешательство молодого повара, счет убитым пошел бы на сотни. Так называемый герой не посчитал себя героем и не стал общаться с журналистами. Им удалось добыть только его фотографию из ежегодника старшей школы, на которой он выглядел глупым и бесхитростным.
Клойс думал, что ему надо получше меня узнать.
Узнав, заподозрил, что исчезновение Виктории — моих рук дело.
Теперь, отыскав Викторию, они точно начали бы искать меня, а потом шансы освободить мальчика и бежать из Роузленда выглядели бы нулевыми.
Рука легла на мое плечо, и я подумал, что мои волосы разом поседели. Но это был не Клойс — мистер Хичкок. Он поднял обе руки с оттопыренными большими пальцами, словно пытаясь заверить меня, что все будет хорошо.
— Что ж, надеюсь на это, — вздохнул я.
Он вновь поднял руки с оттопыренными пальцами и неспешно растаял в воздухе.
Глава 40
Стоя в углу западного крыла, я прислушивался к поисковикам, которые как раз закончили осмотр комнат длинного южного коридора. Они работали парами, и каждая старалась не терять из виду другую.
Если они не боялись, то, как минимум, тревожились. Предполагали, что Виктория, возможно, мертва. Если бы ее убили, то билет Виктории на физическое бессмертие аннулировался. А если ее убили под защитой неприступных стен Роузленда, такое могло случиться с любым из них.
Когда они собрались в южном крыле, я услышал, что они договорились спуститься на первый этаж по задней служебной лестнице и начать осмотр с кухни. Едва шаги на лестнице затихли, я прошел в южное крыло и поспешил к комнате мальчика.
Размерами особняк поражал воображение, а осторожность не позволяла им действовать быстро, но я понимал, что достаточно скоро они обнаружат связанную и с кляпом во рту Викторию, спрятанную за большущим бойлером в подвале. И тогда им станет понятно, что я в доме, хотя свидетельство Генри Лоулэма говорило об обратном. Виктория и шеф присоединятся к охотникам. Только Генри, запертый в сторожке у ворот до тех пор, пока уроды бродят по поместью, будет лишен удовольствия всадить в меня пулю.
В комнату мальчика я вошел без стука.
Если он и находился в трансе, с закатившимися под верхние веки глазами, его отец и остальные вернули мальчика к реальности, когда обыскивали комнату. Он сидел в кресле, обложенный книгами, в которых только и мог жить.
Выглядел маленьким и несчастным. Вероятно, при нашей первой встрече мне не удалось убедить его, что я обязательно вернусь.
Я сел на скамеечку у его ног.
— Тимоти. Так тебя зовут. Тимоти Клойс.
— Они тебя ищут, — ответил он.
— Пока нет. Они ищут Викторию, а после того, как найдут, начнут искать меня.
— Сондру.
— Что?
— Тогда ее звали Сондра. Фамилию я не помню. Не думаю, что когда-нибудь слышал ее.
— Ты знал Сондру?
— Ее и Гленду… теперь она называет себя Валерией Теймид. Они были его любовницами. Обожали делать это втроем, ты понимаешь, в одной постели.
Его сексуальные познания тревожили меня, хотя я понимал, что передо мной не девятилетний мальчишка, каким он выглядел. Согласно табличке в мавзолее, родился он в сентябре 1916 года. То есть теперь ему было девяносто пять лет. Он обладал знаниями хорошо начитанного человека такого возраста, но не имел абсолютно никакого личного опыта.
Как было и в прошлый раз, меня потрясли его рыжевато-карие глаза, полные одиночества и отчаяния, предполагающими, что и в душе у него нет радости и царит ужас. Ни у кого я не видел таких глаз. Их взгляд наводил на меня тоску.
Учитывая, сколько лет он провел в подобном состоянии, он совершил подвиг, не обезумев. Возможно, какая-то часть его разума так и осталась в детстве и детское ожидание чуда и упрямая надежда удержали его на стороне здравомыслия.
Я достал из наволочки полотенце, размотал его. Поначалу язык не поворачивался спросить про Марту, но я напомнил себе, что Тимоти — не хрупкий, легко ранимый ребенок… точнее, не только ребенок.
— Твой отец застрелил твою мать. Почему?
— Ей надлежало оставаться в нашем поместье в Малибу, где он проводил половину своего времени. Другую половину — здесь. Это поместье служило ему убежищем, предназначалось только для него и его дружков. Моя мама была очень милой… и очень послушной. Возможно, она подозревала, что он держит здесь других женщин, но она не возражала против этого убежища. Никогда не приезжала сюда… пока он не забрал из конюшни в Малибу ее любимого жеребца, чтобы перевезти его в Роузленд.
— Большой черный жеребец фризской породы.
