Не комплексуя из-за своей внешности, он отвечает: «Доброе утро, сынок. — И одаряет меня улыбкой, от которой отшатнулся бы и Дракула. — Ты встал до того, как Ванда и Уолли собрались лечь спать».
— Ванда и Уолли?
— Ох, извини. Наши опоссумы. Некоторые считают их большими уродливыми красноглазыми крысами. А уродство сродни красоте — все зависит от того, кто смотрит. Как ты относишься к опоссумам?
— Живи и давай жить другим.
— Я слежу за тем, чтобы Уолли и Ванда каждую ночь получали достаточное количество ресторанных объедков. Но жизнь у них тяжелая, со всеми этими кугуарами, и рысями, и стаями койотов, которые не прочь отобедать опоссумом. Ты согласен с тем, что у опоссумов тяжелая жизнь?
— Что ж, сэр, по крайней мере у Уолли есть Ванда, а у Ванды — Уолли.
Его синие глаза блестят неприкрытыми слезами, изуродованные шрамом губы дрожат, словно его до глубины души трогает мысль о любви опоссумов.
Ему лет сорок, хотя волосы обильно тронуты сединой. Несмотря на ужасный шрам, что-то в его поведении указывает на то, что он любит детей и добр к животным.
— Ты попал в десятку. У Уолли есть Ванда, а у Донни есть Дениз, и благодаря этому можно вынести все.
На нагрудном кармане его спецовки вышито «ДОННИ».
Он смаргивает слезы и спрашивает:
— Что я могу для тебя сделать, сынок?
— Я давно не спал и, боюсь, еще какое-то время поспать мне не удастся. Тут где-нибудь продаются кофеиновые таблетки?
— У меня есть «Ноу-Доз» на прилавке с жевательной резинкой и конфетами. Автомат может предложить тебе кое-что более действенное, вроде «Ред бул», «Маунтин дью» или этот новый энергетический напиток «Пинок- под-жопу».
— Он действительно называется «Пинок-под-жопу»?
— Стандартов больше нет, нигде и ни в чем. Если они думают, что продажи от этого возрастут, назовут товар «Хорошим говном». Уж извини, что так грубо выражаюсь.
— Нет проблем, сэр. Я возьму упаковку «Ноу-Доз».
Когда мы идем через гараж к маленькому офису, Донни говорит:
— Наш семилетний сын Рики узнал о сексе из какой-то субботней мультипликационной программы и вдруг заявляет нам, что не хочет быть ни нормальным, ни голубым, все это отвратительно. Мы отключили спутниковую тарелку. Нет нынче никаких стандартов. Теперь Рики смотрит старые мультфильмы Диснея и «Уорнер бразерс» по ди-ви-ди. Можно не волноваться, что Багс Банни начнет приставать к Даффи Даку.
Помимо «Ноу-Доз», я покупаю два шоколадных батончика.
— Торговый автомат принимает доллары или мне нужна мелочь?
— Банкноты он принимает, будь уверен, — отвечает Донни. — Ты слишком молод, чтобы давно водить трейлер.
— Я не дальнобойщик, сэр. Всего лишь безработный повар блюд быстрого приготовления.
Донни выходит со мной из офиса, и я покупаю в автомате банку «Маунтин дью».
— Моя Дениз тоже повар блюд быстрого приготовления в ресторане. У вас особый язык.
— У кого, нас?
— У поваров блюд быстрого приготовления. — Половины лица, разделенные шрамом, теряют симметрию, когда он улыбается, и лицо становится похожим на расколовшуюся тарелку. — Две коровы, заставь их плакать, дай им одеяла и спарь со свиньями.
— Ресторанный жаргон. Так официантка говорит о заказе двух гамбургеров с луком, сыром и беконом.
— Меня это удивляет, — говорит он и действительно выглядит удивленным. — Где ты был поваром… в смысле, когда работал?
— Видите ли, сэр, меня носит по стране.
— Это, наверное, так интересно, видеть новые места. Я давно уже не видел новых мест. Конечно, я бы с удовольствием отвез куда-нибудь Дениз. Чтобы только мы вдвоем. — Его глаза вновь наполняются слезами.
Похоже, он самый сентиментальный механик за Западном побережье. — Чтобы только мы вдвоем, — повторяет он, и под нежностью в его голосе, которую вызывает упоминание жены, я слышу нотку отчаяния.
— Я полагаю, с детьми трудно куда-то уехать только вдвоем.
— Нет у нас такой возможности. И не будет никогда.
Может, это только мое воображение, но у меня возникает подозрение, что последние слезы еще и горькие, не только соленые.
Когда я запиваю пару таблеток «Ноу-Доз» газировкой, он спрашивает:
— Ты часто так подстегиваешь нервную систему?
— Не часто.
— Если будешь пить их слишком много, сынок, допрыгаешься до кровоточащей язвы. Избыток кофеина разъедает желудок.
Я откидываю голову назад и выпиваю слишком сладкую газировку несколькими большими глотками.
Когда бросаю пустую банку в ближайшую урну, Донни спрашивает:
— Как тебя зовут, сынок?
Голос тот же, но тон меняется. Его дружелюбие исчезает. Когда я встречаюсь с ним взглядом, глаза у него по-прежнему синие, но в них появляются стальной отлив, ранее отсутствовавший, и настороженность.
Иногда самая невероятная история может оказаться слишком невероятной, чтобы быть ложью, а потому подозрительность уходит. Я решаюсь пойти этим путем:
— Поттер. Гарри Поттер.
Взгляд его такой же острый, как перо детектора лжи.
— С тем же успехом ты мог бы сказать: «Бонд. Джеймс Бонд».
— Видите ли, сэр, так назвали меня родители. И имя это мне очень нравилось до появления книг и фильмов. Но после того, как кто-то в тысячный раз спросил, действительно ли я волшебник, я начал задумываться, а не поменять ли мне имя, скажем, на Лекса Лютора
[6]
или что-то в этом роде.
Дружелюбие и общительность Донни на какое-то время превратили «Уголок гармонии» в Винни-Пухову опушку. Но теперь воздух пахнет скорее не морем, а гниющими водорослями, огни над бензоколонками такие же резкие, как в комнате допросов полицейского участка, и глянув на небо, я не могу найти ни Кассиопеи, ни другого знакомого созвездия, словно Земля отвернулась от всего знакомого и успокаивающего.
— Если ты не волшебник, Гарри, тогда чем же ты занимаешься по жизни?
Не только тон изменился, но и дикция. И у него, похоже, возникли проблемы с краткосрочной памятью.
Заметив удивление на моем лице, он истолковывает его правильно, потому что говорит:
— Да, я помню, что ты сказал, но подозреваю, что это далеко не все.
— Извините, сэр, но я повар, и только повар. Я не из тех, у кого много талантов.
Подозрительность превращает его глаза в щелочки.
