– Ты, по счастью, не ранен. У тебя банальный перелом стопы, – напомнил Слава. Он так устал, что даже шевелить губами ему было тяжело. – Так что забудь про гангрену. Нет ее и не будет. Через полтора часа доковыляем до крыльев, и тогда увидишь, что я прав. Самое худшее, что тебе грозит, как последствие обморожения, – это легкая форма ревматизма правой нижней конечности в спокойной генеральской старости. Но до старости еще дожить надо…
– А до генерала дослужиться? – поддержал, хмыкнув удачной шутке, Веригин.
– Именно так, товарищ старший лейтенант. – Лежащий на снегу Слава нашел в себе силы открыть глаза и скосить взгляд на сидящего рядом Лиса. – Толян… Ты чего хандришь, как баба? То гвозди играючи пальцами в дюймовые доски вбиваешь, а тут из-за ерунды вдруг такую вонь поднял, дышать невозможно. В чем дело? Спекся?
– Не дождетесь, – фыркнул сквозь зубы, крепко сжав челюсти, Лис. Помолчал с полминуты, озираясь по сторонам и, видимо, мучительно подбирая слова, и только затем выдавил: – Просто… всегда так получалось, что ранения, переломы и прочие эксцессы происходили с кем угодно – только не со мной. Веришь – я даже простудой никогда в жизни не болел! Ни единой царапины!!! Наоборот – сам все время другим помогал. Выручал, защищал, из дерьма вытаскивал. И на гражданке, и тем более в отряде… А сегодня – как нарочно. Сначала этот позорный понос от гороха, затем – при первом же касании земли перелом ласты. Это у меня-то, с семьюдесятью тремя безупречными прыжками! Вот и прорвало. Потек, как клизма. Впервые за тридцать два года. Ты… старик… мужикам ничего не говори. Может, действительно зря я… Успеем на борт. И с ногой обойдется.
– Тебе не в чем передо мной оправдываться, Толян. Такое может случиться с каждым, – как мог, успокоил старлея Ярослав. – Чем человек сильнее духом и крепче физически, тем стыднее ему вдруг оказаться смешным и уж совсем невыносимо – беспомощным. Именно поэтому калеки, потерявшие в результате аварий конечности, и безнадежно больные очень часто кончают жизнь самоубийством. Им просто стыдно и унизительно быть другим в тягость. Смотреть, как молодые красивые медсестры по три раза на дню выносят из-под них зловонные утки с дерьмом и мочой…
– Первый раз об этом слышу. Откуда ты знаешь про самоубийства? – удивленно сдвинул брови Веригин, с любопытством взглянув на растянувшегося Славу.
– У меня мама – врач. За тридцать с лишним лет работы в больнице всякого навидалась, – тихо признался Слава. – О самоубийствах вообще предпочитают не говорить. Так же как и о том, что многим неизлечимо больным, лишенным даже последней человеческой возможности наложить на себя руки, врачи по их же просьбе помогают уйти раньше. Нет сил наблюдать, как люди мучаются в ожидании неизбежного конца… Это – обычная практика. Но с точки зрения закона – служебное преступление. Убийство.
– Надо же, – хмыкнул Лис. – Хотя… У многих профессий наверняка есть свой скелет в шкафу. Не только у нашей. И где сейчас твоя мать? На пенсии?
– Она… – начал было Слава, и тут в его заполненной вязким туманом черепной коробке будто сверкнула молния и грянул гром. Он понял, что только что выдал себя. Не совладав с эмоциями, Охотник вздрогнул, резко сел и, мотнув головой, попытался глубоким дыханием успокоить буквально рвущееся из груди сердце. Идиот! Какой же он идиот! Какая, на фиг, больница?! Какие самоубийства?! По легенде, его растрелянные отступающими белогвардейцами родители-коммунисты и старший брат работали во владивостокском порту!!!
Слава быстро, почти незаметно, стрельнул глазами на Веригина. Слава богу, что рядом оказался озабоченный своей ногой Лис, а не подполковник Шелестов. Иначе – крах. Затем – суд и расстрел. Ведь свою липовую биографию он рассказывал Бате трижды. Проверял командир «Стерха» легенду новобранца, дергая за все возможные ниточки во Владивостоке, или ограничился поверхностной сверкой основных фактов – неизвестно. Главное, что легенда не вызвала подозрений. И вдруг – такой прокол! Пропустить мимо ушей столь очевидное несоответствие Максим Никитич просто не мог. Памятью подполковник Шелестов обладал поистине феноменальной, что неоднократно демонстрировал бойцам группы, на пять секунд приподымая газету и запоминая двадцать в произвольном порядке разложенных на столе предметов…
– Она погибла, – стараясь, чтобы голос звучал твердо, закончил фразу Слава. – Так же как отец и старший брат. Их расстреляли колчаковцы перед бегством в Китай.
– Извини, старик, я не знал. – Лис положил руку на плечо боевого товарища. Добавил, чтобы хоть как то смягчить возникшую неловкость: – Я тоже совершенно один остался. Никого нет. Даже из троюродных. Только служба, Батя и Родина. Которую нужно защищать.
– Нужно, – эхом отозвался Корсак. Посмотрел на часы, молча выругался, опустился на одно колено, взвалил старлея на спину, с огромным трудом поднялся и двинулся вперед по пустынному побережью. По узкой полоске занесенного поземкой, ребристого от ветра и твердого, как камень, желтого песка, протянувшейся на десятки километров вдоль западного побережья Восточной Пруссии, между соснами, дюнами и причудливым нагромождением торосов…
Глава 22
До места посадки самолета оставалось идти примерно шесть километров. Из них около пяти – по прямой, вдоль моря, и еще с километр – направо, к поляне. В запасе – всего сорок три минуты. О том, что они с Веригиным безнадежно опаздывают, Слава предпочел молчать. Старлей не сопливый мальчишка, к тому же только что, на привале, сверял время. Лис прекрасно понимает, что единственное, что им сейчас остается, – это надеяться на Бога и Его Величество случай. Посланный для эвакуации группы и приема драгоценной «посылки» самолет теоретически вполне может задержатся и прилететь даже на четверть часа позже условного времени. Однако, зная пунктуальность Бати, в это верилось с трудом. Максимум что у них есть – пять минут, и то не факт…
Последние километры до цели Слава шел, как в бреду. Он и Лис уже давно избавились от лишнего груза, оставив при себе только десантные ножи, пистолеты и запасные обоймы к ним. Из головы напрочь исчезли все, без исключения, мысли, кроме одной, звонящей там подобно колоколу или метроному: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!» Но быстрее он уже не мог. Спина и плечевой пояс давно затекли и устали так, что даже перестали болеть. Скорее всего, Охотник просто свыкся и, дойдя до предела, перешагнул болевой порог, перестав обращать на боль внимание. Ноги почти не сгибались в коленях, голени то и дело сводило судорогой. Видя мучения вконец обессилевшего товарища, терзаемый чудовищными внутренними противоречиями, Лис еще дважды просил Славу бросить его и уходить. В первый раз Охотник просто промолчал. Во второй – срываясь на хрип, задушенным и чужим, не похожим на свой голосом пообещал пристрелить стерлея, если тот повторит «эти гнусные слова» снова. Веригину пришлось смириться. Как и любой нормальный человек, в глубине души он совсем не хотел умирать. Лучше остаться инвалидом с ампутированной ступней на Родине, чем глупо сдохнуть за тридевять земель от Отечества…
Ориентир – большой серый валун у подножия сосновой полосы Слава увидел сквозь застивший глаза багровый туман только тогда, когда до похожего на гигантскую черепаху камня оставалось сделать всего несколько шагов. В этом месте, если верить подробнейшей карте-сотке, им надо сворачивать направо, переваливать через дюну, миновать мелкий сосняк и выбираться к расположенной за прибрежной старой дорогой обширной ровной поляне, куда и должен был сесть самолет.
