Захлопнув дверь и повернув рукоятку замка, Охотник придирчиво осмотрел тамбур. Ни единой капли крови. Отлично. Могло быть хуже. Впрочем, выбирать не приходилось. Так карта легла – или он, или этот кровопийца в законе. Третьего не дано. В душе только что хладнокровно забравшего чужую жизнь Охотника не было ровным счетом никаких терзаний. Вообще никаких эмоций. Привык, за четыре года войны…
Покинув тамбур, Ярослав зашел в туалет и тщательно вымыл от крови клинок и трость. Затем обтер их носовым платком и вернулся на свое место. Посидел некоторое время, присматриваясь и прислушиваясь к соседям. Ловчиновский и лейтенантик-артиллерист, забравшись на верхние полки, спали, находясь в тех же позах, что и несколько минут назад. Бабульки вышли еще раньше – на одной из маленьких станций перед Бологим. На противоположной стороне купе, где на верхней полке ютились молодая женщина и ребенок, мальчик лет трех, а внизу вповалку спали «вальтом» двое изрядно принявших на грудь пожилых мужчин, разговаривавших между собой с ярко выраженным вологодским акцентом, тоже никакого шевеления не отмечалось. Тогда Ярослав встал, снял с крючка шинель Береснева, накинул себе на плечи и вновь вышел в тамбур. Вернулся обратно через пару минут, тем же, что и раньше, способом избавившись от последней улики. Других вещей у капитана с собой не было. Видимо, на день всего приезжал в Москву.
– А куда делся этот… краснорожий? – пробудившись раньше остальных, еще до рассвета, и спрыгнув с верхней полки вниз, зевая, поинтересовался у Охотника бывший полицейский сыщик из Летучего отряда.
– Не знаю, – с полным безразличием в голосе и во взгляде пожал плечами Ярослав. – Когда я проснулся, примерно час назад, шинели уже не было. Сошел, наверное, где-нибудь. Или в другой вагон перебрался. Некомфортно ему было здесь, после вчерашнего. Полночи все бормотал что-то себе под нос, курить ходил через каждые пятнадцать минут.
– Не, не вышел. Капитан до конца собирался ехать, – фыркнул бородач, как-то странно, с легким прищуром, косясь на Охотника. – Видать, точно в другой вагон убег. Чтобы, значит, с вами больше не видеться. Стыдно ему, поди, стало за вчерашнее. Устал взгляд-то отводить. Сердитесь на него, а?..
Ярослав чуть заметно хмыкнул. Он вообще больше не произнес ни слова, до самого Ленинграда. Просто сидел, откинувшись на перегородку, подложив под голову вещмешок, сложив руки на груди, и смотрел в окно.
Вот она и началась – тихая и мирная гражданка, подумал Охотник, глядя на проплывающие за стеклом осенние пейзажи и не видя их. Началась со встречи с тем самым единственным человеком в погонах, лицезреть которого снова Ярославу хотелось меньше кого бы то ни было в огромном Питере. Впрочем, возможно, оно даже и к лучшему, что их с Бересневым извилистые дорожки пересеклись не спустя годы, в абсолютно безвыходной ситуации, а, что называется, у самой входной двери в новую жизнь. Теперь, когда ретивый чекист кормит рыб на дне реки, Ярослав, сколько ни старался, не мог вспомнить имя хотя бы одного человека, который мог бы при желании доказать, что бывший капитан-десантник Корнеев и исключенный из ЛГУ в 37-м году, накануне выпускных экзаменов, студент Ярослав Корсак – одно и то же лицо. Бывшие сокурсники по университету, хорошо знающие Славу, не в счет. Даже если случайно он столкнется с кем-то из них на улице и услышит сакраментальное «привет, как дела», после стольких лет всегда можно сделать удивленный вид, мол, извините, вы обознались. Он знал, что сильно изменился внешне. Настаивать, хватать за руки и тем более преследовать никто из сокурсников, разумеется, не станет. В конце концов можно на месяц позабыть о бритве с помазком и элементарно отрастить бороду…
И все-таки Охотника, находящегося в предвкушении долгожданной встречи с родным городом, не покидало странное чувство беспокойства, словно там за каждым углом мерещится хитрая милицейская или чекистская рожа. Будто он – беглый преступник, тайком возвращающийся на место кровавого преступления.
Интересно, я вообще смогу когда-нибудь жить совершенно спокойно, как до ареста мамы? – грустно подумал Ярослав, проводя ладонью по щеке, ставшей за время путешествия из Брно колючей, как одежная щетка. И сам себе тут же ответил – вряд ли.
Глава 3 У воров своя правда – у нас своя
Ярославу повезло – прямо на Московском вокзале, стоя перед висящим на стене у билетных касс огромным расписанием движения пригородных поездов, он вдруг совершенно случайно подслушал чужой разговор и узнал, что в направлении Метелицы, оказывается, теперь дважды в день ходит рейсовый автобус. Отправляясь от площади Восстания и двигаясь в южном направлении от города, останавливаясь у каждого столба, автобус делает кольцо в ближайшей к Метелице большой деревне Морозово – хозяйстве колхоза «Бауманский», – от которой до дома профессора всего-то полтора километра! Вот так новость!
Извинившись за невольно подслушанный разговор и подробно расспросив стоящих рядом смуглых, как абреки, хотя и вполне русских на вид незнакомых мужчину и женщину, Ярослав выяснил все, что нужно. Супружеская пара оказалась агрономами, недавно приехавшими по комсомольской путевке из Ташкента и сейчас живущими в Морозово и работающими в колхозе. Они с охотой рассказали, что автобус в Ленинград отправляется первый раз в шесть утра от вокзала, в семь, добравшись до конечной – конторы «Бауманца», – везет людей в город, затем вечером, в половине восьмого, развозит пассажиров обратно в пригород и, наконец, возвращается в автопарк. При этом его маршрут проходит как раз мимо деревни Метелица. Таким образом и приехать в Ленинград, и уехать восвояси из тех краев можно дважды в день, утром и вечером. И не надо больше каждый раз по часу месить ногами глину до железнодорожной станции и обратно.
– Правда, от Метелицы одни головешки остались и название, – вдруг неожиданно сообщил мужчина, нахмурив брови. – Два десятка пепелищ да закопченные печные трубы. Местные говорили, мол, немцы там в сорок четвертом на высотке целые сутки оборону держали, а наши по ним из пушек били. Воронка на воронке. Вся земля снарядами перепахана. Живого места не осталось.
Ярослав почувствовал, как у него по спине пробежала ледяная волна.
– Только один дом и уцелел, – вздохнула женщина, пригладив коротко стриженные светлые волосы и обняв мужа за руку. – Он в стороне от других стоит, особняком. Те ведь наверху, на господствующей высоте, и только этот – у подножия склона, у самой реки. Правее. Там рядом даже воронок от взрывов почти нет.
Теперь Ярослава прошиб пот.
– У реки? – переспросил Охотник. Голос его стал каким-то придушенным, словно его держали за горло. – Такой синий, с белыми ставнями?! Забор островерхий, во дворе еще сарай, длинный, с металлической крышей?! Он уцелел?!
– Д-да, синий, со ставнями, – кивнула, чуть изменившись в лице, женщина. – Мне учетчица наша, тетя Дуся, говорила, что раньше там самый настоящий профессор жил, из Ленинграда. Одинокий. Потом его, как и всех мужчин, на войну забрали.
– Это мой друг, – сказал, не удержавшись, Охотник. – Простите… а вы часто мимо Метелицы проезжаете?
