— Господи… Неисповедимы пути заблудших чад твоих. — Не удержался я от комментариев, уже всхлипывая от смеха.
— Напрасно скалишься. Цель этой работы чрезвычайно важна…
— Для кого?
— Для нашего государства. С помощью этого вещества, по расчетам отечественных ученых, выполненным ранее, можно было бы сделать прекрасный биостимулятор. Проще говоря — допинг для спортсменов. Так тебе будет понятней. Идеальный…
— Ты хочешь сказать, что из одной слезы петуха получится большое спортивное счастье? — Я продолжал смеяться.
— Абсолютно правильно ты подумал. Только получилось бы… Заметь, это был бы препарат, не выявляемый никакими из применяемых сейчас тестов при допинг-контроле.
— Чего только не приснится ночью…
— А-у-у-у-у, сейчас день, Скиф. Посмотри в окно.
— Вижу. Продолжай свою кошмарную историю. Что для этой великой идеи исполняли для вас петухи с курицами?
— Ничего такого…
— А «нетакого»? Сейчас, я прикину… Вы их запускали на тренажер «беговая дорожка». И обязывали неделями безостановочно накручивать километраж?
— Нет.
— К лапам привязывали гири и заставляли прыгать, помещая на раскаленную металлическую поверхность?
— Зачем?
— Чтоб отдали фермент, твари пернатые…
— Нет. Сколько в тебе садизма, Скиф.
— Почему во мне? Это же вы у себя в лаборатории над тварями божьими измываетесь. Исследователи хре…
— Здесь можешь прерваться.
— Так и сделаю.
— А садист ты потому, что строишь версии таких изощренных пыток для животных…
— Интересная логика. Вы их мучаете, а я живодер.
— Так и есть. Версии закончились?
— Что еще можно предположить? Менее жестокое, — прикинул я, и оно сразу придумалось. — Или более, как на это посмотреть. Неужели вы бедных кур с петухами «Храброе сердце» с Мэлом Гиббсоном в главной роли заставляли смотреть?
— А это еще для чего?
— Как для чего? Чтобы прослезились, — развил я свою мысль. — Вам же фермент из слезы добыть надо было.
— Нет. — Настал черед смеяться Витьке. — Методы были другие, не столь радикальные, но суть ты уловил правильно. Моя лаборатория пыталась добыть фермент слезы петуха, для изготовления идеального биостимулятора, проще говоря, допинга. Отсюда и режим секретности. А то я слышал нотки недоверия…
— Не было такого. Тебе показалось, — заверил я Виктора. — И что же сейчас произошло?
— С чем?
— Не с чем, а с кем. Со всеми петухами, курицами этими…
— В том-то все и дело. Беда, и беда, можно сказать, глобального масштаба. Сам понимаешь, при работе с куриным материалом случалось разное…
— С петухами?
— И с курицами тоже. Смертность у них была довольно высокая. И утилизировать останки этих героически павших за отечественную науку животных…
— Приходилось вашей лаборатории…
— Мы народ не жадный, доброй половине института доставалась свежая курятина, — поправил меня Виктор, — не только нам.
— Понятно. Трагедия века. Представляю. Ты только так и не пояснил, что все-таки произошло с вашим птичником.
— Дело в том, мой дорогой Скиф, что не далее, чем две недели назад на международном симпозиуме один ученый мудак, просто не могу назвать этого немецкого профессора иначе, несмотря на то, что он мой коллега… ну, ты понимаешь…
— Конечно, — заверил я Виктора. — И что же он сделал?
— Так вот, этот нехороший человек доказал, что у кур и петухов железа, которая выделяет слезы, отсутствует напрочь. То есть, наш фермент добывать не из чего. А мы три года и семь месяцев…
— Погоди, — я даже не сообразил сразу, — а вы пытались получить фермент слезы петуха…
— Да, работали в поте лица и, кроме этого, абсолютно спокойно снабжали институт свежей курятиной все это время. Теперь нашу научную работу, естественно, свернули, и все вынуждены ходить за птицей в магазин…
— Вы… фермент… три с половиной года, — я зашелся смехом. — А немецкий профессор… так… нет железы… хатки… поломал…
— Ничего, Скиф, в этом смешного нет. Трагедия в масштабах одного института физической культуры. Моего, что самое обидное… Откуда он только взялся со своим открытием, ученый этот…
— Да, забавно. Петухи, курицы, профессора, — я пытался остановиться, но смех продолжал меня душить. — И что ты теперь думаешь в своей секретной лаборатории делать?
— А кто тебе сказал, что эти два направления у нас были единственные? Скажу тебе откровенно, хотя и выдаю государственную тайну, это не так. Мы стараемся, решаем поставленные правительством задачи по мере своих скромных сил и средств, отпущенных бюджетом.
— Молодцы, — я наконец-то перестал смеяться. — Ну, ты меня развеселил, Витек! Вам надо на базе своей проблемной лаборатории юмористическую телепередачу снимать. Что-нибудь на пересечении горячего патриотизма и вечной любви к животным.
— Мы обсудим твое предложение. Теперь ты похвастайся. Как там у тебя дела? Все так же исполняешь роль общественного санитара? — начал расспрашивать Виктор.
— Да, давим мразь всякую помаленьку. Тоже, так сказать, в меру сил и возможностей.
— То есть, все у тебя в порядке?
— У меня, да. В полном.
— А у кого проблемы?
— Ты смотри, сечешь.
— А то!
— У кореша моего не совсем все хорошо.
— Базарь, чем сможем, поможем.
— В тебе я и не сомневаюсь.
— Это правильно.
— Слушай. Дело тут такое. Все пересказывать не буду. Долго и ни к чему. Суть в том, что мой друг пересекся с вашим, имеется в виду столичным, издательством «Космос».
— Кто по ходу не прав? — последовал хлесткий молниеносный вопрос, заданный совершенно другим голосом.
— Пока так вопрос вообще не стоит. Они, представители «Космоса», приехали сюда и вписались за одного местного говнюка. Этот козленок хорошенечко насрал всем, тому же «Космосу» и еще многим другим. Но сейчас они его обложили оброком и пристроили к делу…
— Бабки отрабатывать?
— Да. У крепостных крестьян такой вид трудовой повинности назывался барщина. И, как каждый рачительный хозяин, «Космос» своего батрака всячески оберегает.
— А твой кореш прямо сейчас хочет с него лавэ снять? — сделал неправильный вывод Виктор.
— Нет. Все гораздо проще. Придется объяснить, что произошло, хотя бы схематично, в двух словах. Мой друг свою работу уже выполнил и с ним полностью рассчитались. Там края, в натуре, без бочин. Я расклад знаю, поэтому отвечаю, что тема правильная…
