– Мой муж, – начала рассказ Люся, – был гениальный
художник, опередивший свое время. Ему следовало появиться на свет значительно
позже, вот сейчас бы Володя получил и известность, и деньги, и славу. Но, увы,
при жизни его не понимали…
Я молча пила чай. Никакой новой информации от Люси я пока не
услышала. К сожалению, очень часто лишь после смерти живописца его современники
спохватываются и понимают, что рядом с ними жил гений. Вспомним хотя бы Ван
Гога и Гогена. Оба умерли в нищете, абсолютно не оцененные ни критикой, ни
простыми смертными. Но не прошло и десяти лет после их кончины, как лучшие
музеи мира стали драться за право включить в свои коллекции полотна еще недавно
осмеянных художников.
– Конечно, – продолжала Люся, – Володя мог бы
писать так, как тогда требовалось… Ну, изображать сталеваров у печки или ткачих
возле станка. Он бы имел тогда все, даже больше, чем Леонардо, но – не хотел. Я
его понимала и никогда не настаивала. Мы всегда перебивались с воды на квас.
Знаете, Настенька росла удивительным ребенком. Другая бы девочка капризничала,
требовала платьев, туфелек, а наша носила, что имела, и молчала. Настенька
очень гордилась отцом, да и мной тоже. Понимаете, я ведь поэтесса…
Слова буквально извергались изо рта Люси. Я мельком
поглядывала на часы. Интересно, куда подевалась Настя? Уже половина девятого, а
ее все нет!
– Но в начале восьмидесятых, – не останавливалась
Люся, – мужу повезло. Он продал одну картину сотруднику американского
посольства. Уж и не помню, кто дал ему наш адрес, да и самого американца я не
встречала, вот деньги видела, доллары… Очень удивилась тогда.
Я кивнула. Конечно, удивилась. В советской стране хождение
американских рублей было строго-настрого запрещено, а в Уголовном кодексе
существовала статья, предусматривавшая очень суровое наказание за операции с
валютой. Особенно власти приглядывали за представителями творческой
интеллигенции, певцами, писателями, актерами, то есть теми, кого приглашали
выступать за рубежом. Естественно, устроители гастролей платили им гонорары. Но
нашим людям предписывалось, получив валюту, незамедлительно идти в посольство и
сдавать валюту в кассу, деньги вливались в казну государства. Я забыла сейчас,
какую сумму оставляли тем, кто ее, собственно говоря, заработал. Впрочем,
западные продюсеры и импресарио были в курсе грабительских законов СССР и
пытались изо всех сил помочь тем, у кого отнимали честным трудом полученные
деньги. Поэтому в документах они указывали смехотворные суммы, а остальное
выдавали артистам в конвертах. Более того, великолепно зная, что в каждой
группе балетных, цирковых или эстрадных деятелей имеется человек из КГБ
[4],
или, как тогда говорили, Детского мира
[5],
принимающая сторона во всеуслышание объявляла:
– Мы сделали советским артистам подарки. Вот эти шубы,
нижнее белье, косметику, лекарства, кастрюли преподнесли им в презент.
Ясное дело, что наши все приобрели сами, но подарки не
подлежали сдаче в казну. Впрочем, кое-кто ухитрялся протащить через границу
«живые» доллары, а потом, уже на родине, продать их фарцовщикам. Но на
привычную сейчас операцию купли-продажи валюты решались лишь самые бесшабашные
граждане, остальные элементарно боялись. Слишком ужасной могла быть расплата за
сделку.
Но еще больше коммунисты не любили, когда наши люди вступали
в контакты с иностранцами на территории СССР. Если вы встретились с подданным
иного государства и имели с ним беседу, то будьте уверены, завтра же вас
вызовут на работе в первый отдел и устроят допрос. Впрочем, кое-кому удавалось
некоторое время тайно проворачивать свои делишки. И, как ни странно, плохо
приспособленный к жизни Трошев, человек, предпочитавший жить в нищете долгое
время, но не разменявший свой талант в угоду господствующим вкусам и потому
работавший дворником, оказался из когорты тех, кто спокойно водил за нос
всевидящий и всезнающий КГБ.
Глава 18
О том, что муж продает картины на Запад, Люся узнала
совершенно случайно. В тот день она поехала к матери, которая жила в
Подмосковье. Собралась на три дня, но, добравшись до вокзала, обнаружила, что
забыла дома кошелек, и вернулась.
Дверь она открыла своим ключом, тихо вошла в комнату и
вскрикнула от удивления. Володя сидел у стола, заваленного незнакомыми зелеными
купюрами. Увидав остолбеневшую от изумления жену, он сначала растерялся, а
потом сказал:
– Ладно, садись, сейчас объясню, в чем дело.
У Люсеньки чуть не случился обморок, когда она узнала
правду. Оказывается, ее Володя вот уже некоторое время торгует своими
картинами. Покупают их сотрудники американского посольства, платят, на взгляд
Трошева, немыслимые деньги. У Володи есть план: собрать как можно больше
валюты, полмиллиона, и уехать жить в США.
– Там меня ждут успех, деньги и понимание, – объяснял
Люсе муж.
– Господи, какое богатство, – оторопев, пробормотала
она, осторожно трогая пальчиком доллары, – а мы с Настей без зимней обуви
ходим.
– Милая, – ласково ответил Володя, – мы не можем в
Москве потратить даже цента, моментально попадем в поле зрения соответствующих
органов. Вот уедем в США, там и заживем.
– Каким же образом ты собираешься оказаться в
Америке? – удивилась Люсенька. – Никто нас туда не выпустит!
Трошев улыбнулся:
– Есть у меня идейка. Но для ее осуществления нам
потребуется развестись.
– Ни за что, – твердо отрубила Люся.
– Я не собираюсь бросать тебя по-настоящему, – утешил
ее муж. – Ты выйдешь замуж, конечно фиктивно, за Семена Ваннера. Он решил
уехать в Израиль, отбудешь с ним как его жена. Семену я заплачу за услугу. Если
мы сейчас быстро провернем дело с расторжением брака и новой женитьбой, тогда
года через два тебя выпустят.
Люся только моргала глазами.
– Ты не переживай, – объяснял Володя, – жить
станем по-прежнему, вместе, просто оформим нужные бумаги. Пока ты получишь визу
и укатишь в Тель-Авив, я переберусь в Нью-Йорк.
– Как?! – подскочила Люся.
Володя отмахнулся.
– Не думай об этом. Дело устраивает Майкл Юрген.
– Это кто?
