– Алексей держал его в сарайчике, в подвале.
Я моментально вспомнила тихий стон, который услышала один
раз, войдя в сторожку. И ведь поинтересовалась у хозяина, откуда странный звук,
а что услышала в ответ: летучие мыши стонут. Нет бы вспомнить, что эти существа
не воют, они лишь попискивают. И Хуч при мне начал яростно скрести пол в
сараюшке, он почувствовал человека… Ну и дура же я!
– Алексей убил столько людей, – протянул
Аркадий, – почему он сохранил жизнь Кисе?
– Думаю, дни старичка-изобретателя были сочтены, –
вздохнул Николай. – Дело в том, что Леша решил, будто Киса, перестраивая
сараюшку и избу, мог найти баксы, – вот и сохранил временно жизнь дедушке,
пытался выжать из него сведения о конструкции дома.
– Но зачем Леша прикинулся Кисой? – не успокаивалась
Маня. – Отчего нас пустил? Жил бы себе под видом дачника дальше!
– Об этом и говорить не интересно, – неожиданно сказал
до сих пор молчавший Дегтярев, – просто захотелось ему.
Но мне такая реакция полковника показалась более чем
странной, поэтому я решительно сказала:
– Нет уж, Николай, выкладывайте все до конца!
Тот замялся, потом вытащил носовой платок, развернул его, затем
снова сложил, встряхнул…
Неожиданно Александр Михайлович встал и попытался
прошмыгнуть к двери. Я подождала, пока его стокилограммовая тушка на цыпочках
доберется до порога, и спросила:
– Эй, ты куда собрался?
Полковник вздрогнул, обернулся, покраснел и пробормотал:
– Совсем забыл таблетки от давления принять!
С этими словами он со скоростью ящерицы юркнул в коридор.
Мне не понравилось столь поспешное бегство Дегтярева. Впрочем, Аркадий тоже
заподозрил неладное, потому что он спросил у Николая:
– Полагаю, мы сейчас услышим нечто не совсем приятное?
– Ну что вы, – замел хвостом Николай, – ерунда. Вы
только выслушайте меня внимательно, тогда разберетесь в ситуации. Помните,
Алексей нашел у Гортензии три тысячи долларов?
– Да, – хором ответили мы.
– После смерти Марфы, которая регулярно подбрасывала подруге
деньги, Гортензия стала нуждаться, – начал Николай. – Это была не
первая волна ее нищеты. Одно время они с Марфой обе сидели без средств, но
потом Якунина продала дом в Вербилках, и подруги вновь подняли головы. Однако
после кончины вдовы Леонардо Гортензии стало совсем плохо. Она практически
начала голодать, иногда она плакала, вспоминала Михаила и от этого рыдала еще
сильней. Из дома было продано все, кроме больших старинных напольных часов,
любимой игрушки Михаила. Иногда, заводя их, муж говорил Гортензии:
– Поднимаю наше благополучие.
Она не понимала смысла этой фразы и один раз
поинтересовалась:
– Ты о чем?
Супруг осекся.
– Да так, болтаю по-стариковски, но мы никогда не продадим
эти часы, ни за что… или… оставим себе на память гири.
– Зачем? – рассердилась та.
– Просто так, – улыбнулся Михаил.
Помня о том, что часы были любимой вещью покойного супруга,
Гортензия, отдав в скупку свои драгоценности, старинный сервиз, статуэтки и
пару картин, не трогала «ходики». Но потом настал и их черед. Визит антиквара,
которому предстояло оценить последнюю дорогую вещь в доме, был намечен на
полдень. Накануне Гортензия никак не могла заснуть, вертелась в кровати, потом
выпила валокордина и забылась, но ненадолго. Потому что в спальню вошел Михаил,
как всегда, с ласковой улыбкой на губах. Он подошел к кровати жены, сел на
матрац и сказал:
– Говорил же тебе: никогда не продадим эти часы, ни за что.
Хорошо, что я успел прийти. Прости, я ведь умер внезапно, не успев сказать
тебе: «Гортензия, развинти гири».
Старуха вскочила в холодном поту и поняла, что ей приснился
сон. Тут уместно вспомнить, что Гортензия была научным работником, атеисткой,
не верящей ни в какую мистику типа свиданий с покойниками. Но какая-то сила
толкнула ее к часам и заставила развинтить тяжелые гири. Внутри оказались
деньги. Гортензия чуть не умерла, пересчитывая доллары. Каким образом они
оказались в гирях, она не знала. Потом она начала сомневаться: настоящие ли
деньги?
Поколебавшись немного, старушка взяла одну купюру,
спустилась на первый этаж своего дома, в обменник, и стала обладательницей
суммы, превышавшей ее пенсию. Не чуя ног от радости, Гортензия вернулась в
квартиру. С тех пор она стала тратить запас: менять два раза в месяц,
пятнадцатого и тридцатого, по сто долларов.
Николай закашлялся, а мы терпеливо ждали, чем все
закончится.
– Когда первые сданные Гортензией доллары оказались в
банке, – спокойно продолжал Николай, – там сразу поняли: купюры фальшивые.
Сделаны они были великолепно, просто придраться не к чему, и девочка из
обменного пункта ничего не заподозрила. Но опытный сотрудник разобрался, что к
чему, правда, не сразу. Его сначала насторожило, что доллары выпущены давно.
Подделка оказалась просто великолепной, но ее наличие никого не удивило. По
России гуляет большое количество «левой» валюты.
Первую купюру уничтожили, инцидент посчитали малозначащим.
Но пятнадцатого числа вновь появилась такая же ассигнация, затем тридцатого,
потом опять пятнадцатого. И тут к делу привлекли милицию.
Естественно, сразу вычислили обменник, из которого с
завидной регулярностью в банк прибывали фальшивки, а вскоре стало понятно, что
их сдает Гортензия Клара́. Следователь, занимавшийся этим делом, вначале
был удивлен. Случается, что фальшивомонетчики нанимают для сбыта купюр
стариков. Вручают божьему одуванчику энную сумму, и пенсионер катается по
городу, сдавая в разные обменники по чуть-чуть. Но никто из тех, кто посвятил
себя выпуску «паленых» купюр, не станет печатать деньги, датируемые
семидесятыми годами. Зачем лишний раз привлекать к себе внимание? Следователь
поломал голову и полез в архивы. Через некоторое время он узнал, что Михаил
Клара́ допрашивался в качестве свидетеля по делу Владимира Трошева, закрытому
в связи со смертью основного подозреваемого. Владимир был пойман в момент
обмена крупной суммы фальшивок. Следователю многое стало ясно. В то время
Михаил Клара́ ухитрился выскочить сухим из воды, объяснив, что был просто
другом художника, а не подельником. Михаил был уважаемым человеком, доктором
наук и профессором, ему поверили и отпустили.
