— Да я же понимаю. Он просто не выдюжит. Ты видел его? — тощий, кашляет… Думаешь, он долго потянет — по пятнадцать часов вкалывать? А я за дело болею. Ну так как?
— Что — как?
— Если он отойдет, я возвращаюсь?
— Смотри, — сказал Ларри. — Я тебе кое-что хочу объяснить. Он — наш человек. Понял?
— Понял, понял. Ну так как?
Ларри подумал и чуть заметно кивнул головой.
Еропкин поднялся, вышел в приемную и вернулся, таща в руках что-то огромное.
— Я тебе подарок захватил. Дай, думаю, привезу.
— Спасибо, — сказал Ларри, не вставая с места. — Значит, ты усвоил, что Сергей — наш человек? Больше повторять не буду. А это поставь здесь, в угол.
Личная жизнь
Уже месяц Сергей возглавлял бывшее еропкинское предприятие. Самые первые шаги дались ему легко. Оформление и регистрация документов — неделя. Кадровая чистка — три дня. Он с удивлением обнаружил в себе ту самую жесткость, о которой, отправляя его в Питер, говорил Муса. Терьян внимательно выслушивал каждого вызванного работника, тихим, вежливым голосом задавал несколько вопросов и ставил напротив фамилии красный или зеленый крест. Красный — на отстрел, зеленый — можно оставить. Многие, меченные красным, возвращались качать права, кричать про трудовое законодательство и свои прошлые заслуги.
Сергей снова выслушивал их, кивал головой и протягивал для ознакомления уже подписанный приказ об увольнении. Если кому-либо было что-то еще непонятно, в приемной его встречали ахметовские джигиты. И вопрос считался исчерпанным.
Джигиты появились у Сергея в первый же день его директорства и заявили, что им поручена безопасность предприятия. Они кое-чего прикинули и считают, что эта безопасность стоит пять штук в месяц. Пока что. А потом видно будет. Плюс две машины и каждому по пейджеру. Сергей вежливо попросил их пойти пообедать, связался с Ахметом, потом с Мусой, потом снова с Ахметом, а когда сытые джигиты вернулись, объявил, что эти условия его не устраивают. Он купит две машины, один пейджер для старшего и будет платить тысячу долларов в месяц, пока станции не войдут в строй. Один человек должен постоянно находиться здесь — с утра и до ночи. Если это не устраивает, то большое спасибо, можете позвонить в Москву и отказаться от работы. Джигиты немного побузили, потом позвонили из кабинета Сергея в Москву, что-то кричали в трубку на неизвестном Терьяну языке, а закончив разговор, с предложениями Сергея согласились.
Илья Игоревич порекомендовал Сергею взять заместителя по строительству.
Анкета у заместителя была любопытной: Ленинградский университет, факультет вычислительной техники, потом какая-то воинская часть, потом Высшая школа профдвижения, снова воинская часть, но уже другая, два года в должности культурного атташе в Осло… Последнее место работы — институт социально-экономических проблем, замдиректора по общим вопросам.
— А он в строительстве-то понимает? — спросил Сергей, изучив анкету.
— Он только в нем и понимает, — почему-то раздраженно ответил Илья Игоревич. — На этот счет можете не сомневаться.
Посетив своего будущего зама сначала на его городской квартире, а затем на даче в Репино, Сергей понял, что в строительстве тот и вправду разбирается здорово. И еще он понял, что за замом придется серьезно приглядывать.
Стайка еропкинских секретарш разлетелась в первые же дни. Как выяснилось, официально числилась в штате только одна, та самая Танька, а остальные проходили нечто вроде испытательного срока.
Вместо них Сергей взял на работу Настю.
Это было непросто. Лева, узнав, что Сергей забирает девушку к себе, устроил дикую сцену.
— Это мое хозяйство! — обиженно кричал он. — Ты отсюда через месяц свалишь, а где я другую такую найду? Ты что, не знаешь, что в «Инфокаре» людей из одного предприятия в другое не сманивают? Это, если хочешь знать, не по-товарищески!
— Насчет «по-товарищески» ты бы лучше молчал, — посоветовал ему Терьян, двигая по столу микрофон, снятый со шкафа в Левином офисе. — По-товарищески мы с тобой потом будем разговаривать. Через месяц она у тебя все равно работать не будет, я ее увожу в Москву. А этот месяц я так или иначе буду жить там, на квартире. Так что, если кто в гости и заявится, тебе придется его куда-нибудь в другое место пристраивать.
Через три дня после снятия Еропкина Настя перебралась ночевать в гостевую квартиру. Она приходила, когда Сергей уже доедал ужин, мыла посуду, готовила еду на завтра. Спала она в гостиной. Та, начавшаяся с поиска отвертки ночь больше не повторялась. Дверь между гостиной и спальней оставалась открытой, и Сергей, просыпаясь ночью от навязчивого и порядком уже надоевшего сна, слышал ее тихое дыхание.
А со сном и вправду творилось что-то непонятное. Сергею все так же снился Платон, снились загадочные автоматчики, выстрелы и взрывы, каждую ночь он отчетливо видел руки Платона, вставлявшие патроны в никелированный барабан кольта, с пугающей четкостью ощущал в руках тяжесть автомата, сперва холодного, потом раскалившегося от стрельбы и снова начинающего остывать. Это ощущение было настолько жизненным, что когда Сергей внезапно, рывком, просыпался, чувствуя, как и в первое пришествие сна, что не может пошевелить ногами, то сразу же смотрел на руки, дабы убедиться в отсутствии оружия. Постепенно ощущение тяжести автомата проходило, ноги начинали шевелиться, Сергей прислушивался к дыханию Насти и снова засыпал. Но с каждым днем ему становилось все труднее.
Как бы не выматывался Сергей на работе, когда бы он не заявлялся в квартиру, стоило ему опустить голову на подушку — и убойное желание спать пропадало немедленно. Настя пыталась кормить его таблетками, лекарства не помогли, только весь следующий день Сергей маялся с сильнейшей головной болью.
Он стал глушить себя спиртным, выпивая на ночь когда двести, а когда и триста грамм водки. Бесполезно. И как-то ночью, глядя в потолок и борясь с желанием разыскать отбираемые Настей на ночь сигареты, он понял, что сам не дает себе заснуть, потому что боится навязчивого сюжета, который неминуемо придет, боится вновь испытать жуткое веселье, с которым он во сне нажимал на спусковой крючок автомата, боится почувствовать, как отнимаются ноги, и услышать непонятные, но грозные шаги по битому стеклу и кирпичной крошке.
Вот тогда Сергей и решил вышибать клин клином. Надо приучить себя к идиотскому сну. В конце концов, любой кошмар — не более чем бред, дурацкая игра подсознания. Старый детский рецепт — скажи себе, что все это выдумка, и кошмар разлетится в пыль. Теперь, закрывая глаза, Сергей сам начинал вызывать из памяти эпизоды преследующего его сна — вот они сидят у стола, вот Платон выдвигает ящик и достает пистолет, вот его пальцы вставляют патроны в барабан, вот затянутые черным лица за окном… Детский рецепт сработал. Терьян тут же проваливался в темноту и досматривал продолжение независимо от своей воли.
Бессонница, таблетки и водка достали Сергея настолько сильно, что он добровольно выбрал еженощный кошмар.
