Когда к бизнесмену приходить будете, в глаза ему посмотрите. В инспекции поспрашивайте. Данные оперативной разработки полистайте, полезная штука. Потом поговорите с ним по душам, мнение о нем составьте. И тогда уже принимайте решение — сколько с него брать и надо его сажать прямо сейчас или погодить чуток.
Опять же каждому из вас будет спущен план. И план этот надо выполнить любой ценой. Лучше даже немножко перевыполнить, но не зарываться. А то в этом квартале вы столько соберете, что в следующем брать будет не с кого — сбегут или закроются. И уголовные дела — штука полезная, потому что если их не возбуждать ежеквартально, то бояться не будут и опять же ничего не соберете.
Зарубите себе, товарищи офицеры, на носу, что возбуждение уголовных дел — штука тонкая. Адресная вещь. Вот посадите вы, к примеру, какого-нибудь ларечника. Во-первых, это только ленивый не сможет, а во-вторых — проку-то что? Кто про это узнает? Соседний ларечник? А посему, когда будете выбирать, выбирайте такого, про которого хоть кто-то знает. Чтобы в газеты попало. Как напишут, что такого-то за налоги посадили, все встрепенутся. А вы его подержите дня три, потом выпустите под подписку, потом потихоньку дело и закрыть можно. Вы же не враги людям и не изверги какие. Какой от него на зоне будет прок, если он отродясь в руках ничего тяжелее бумажника не держал? А на свободе — другое дело. Он для государства еще денег заработает.
Интересный мужик.
Мне эти его слова как-то на душу легли. Не то чтобы мне новая работа совсем уж не нравилась — работа как работа, не сильно хуже любой другой, да и народ кругом нормальный, есть с кем парой слов перекинуться. Но все ж таки не очень это мое. Я пару раз со Славкой на фирмы наведался, опыта поднабраться. Приходишь, удостоверение показываешь, все вроде культурно, вежливо. А только глаза у всех сразу делаются… как вам объяснить… В восемьдесят пятом, когда я только-только в Афганистан попал, мы в один кишлак на севере входили. У нас разведданные были, что вечером туда душманы пробрались и отлеживаются. К утру мы кишлак оцепили, так что мышь не проскочит, а на рассвете с трех сторон и пошли. С трех, потому что с четвертой горы были. Только-только солнце показалось, свежо еще, горы — как нарисованные, кишлак спит, а тут сразу — грохот, лязг, бэтээры ползут, пыль до неба, а ребятки мои идут как на парад, строй держат, высокие все, красивые, рукава закатаны, автоматы у бедра. Кино! У меня это первая операция была, потому так все запомнилось, крови-то я потом уже нанюхался. А тут такой азарт, внутри кипит все, понимаешь, какая за тобой сила стоит, и все ты можешь, и вроде как ты Бог, а за тобой вся Божья рать. И вхожу я с сержантом в первый же дом, дверь ногой высадили — и внутрь, автоматы перед собой. А там в доме старик с девчонкой на полу лежат, вскочили сразу и смотрят на нас.
Я вообще-то про Афган вспоминать не люблю. Понятно почему? А вот этот день хорошо помню. Может, потому и помню, что ничего особо плохого тогда не случилось. И деда с девчонкой помню. Мне даже кажется иногда, что был бы я художник, картину бы написал. Темный дом, входная дверь сорвана, солнце в дверь, и мы с сержантом стоим, черные на фоне солнца, большие, автоматы, а перед нами эти двое, за тряпье свое держатся и смотрят на нас. И глаза…
Я сбивчиво как-то… Но понятно, в общем. Вот и когда мы со Славкой удостоверения предъявляли, у меня тоже такое ощущение было, что стоим мы в дверях, за спиной солнце и силища великая, а в лицо нам хозяева смотрят, опомниться от сна еще не успели и никак не поймут, на каком они свете.
Еще одна штука была. Мишка, сынок, он, как и все, про войну рисовал. Ну как все пацаны рисуют. Самолеты летят. Танки едут. Солдаты бегут. И как нарисует, все мне бегает показывать. Смотри, говорит, папка, вот это ты в самолете, вот это ты в танке, это ты со знаменем. Забавно так. А тут он телевизора, что ли, насмотрелся, не знаю. И картинки вроде все те же, и я на месте, то в самолете, то в танке, то с автоматом. Только почему-то он меня начал в черной маске рисовать. Все люди как люди, один я в наморднике. Ясное дело, от ящика-то не оторвать. И так меня это заело, не знаю даже почему. Но сильно заело.
Мне поэтому так лектор показался. Потому что по-человечески он правильно сказал. Ну законы, ну налоги, ну надо платить. Только по-людски надо. А то и вправду всех пересажаем.
Я со Славкой, аккуратно так, перекинулся. Смотрю — кивает. У нас, говорит, всякие людишки попадаются. Есть такие, которые этого не понимают. Зацепятся за что-нибудь и жмут, пока досуха не выкрутят. Эти не задерживаются. Годик позверствуют, кругом все выжгут, как хан Батый, а план-то выполнять надо, это лектор точно сказал. Ну и сами уходят. А бывают такие, которые только на свой карман работают. Придет такой гад на фирму, оглядится и объявляет — десять процентов сюда, и будете все в шоколаде. Этих мы сами вылавливаем и гоним нещадно. Специально службу внутренней безопасности завели.
Я, говорит Славка, знаю, почему ты на меня так смотришь. Это ты потому так смотришь, что мой мерс тебе покоя не дает. Так вот, Леха, чтобы ты знал, мой мерс — никакая не взятка. И кредит, который мне в банке дали, тоже не взятка. Я на этот кредит специально у шефа разрешение спрашивал. А знаешь, почему он мне разрешил? Потому что президент этого банка большим прокурорским людям дорогу перешел, не то денег не дал, не то еще что. И эти прокурорские люди шефу позвонили и приказали нагрузить банк по самые помидоры. А шеф у нас, если ты еще не заметил, мужик правильный. Он ни к кому не нанимался заказы выполнять, у него своя работа. Вот я и решил в банке маски-шоу не устраивать, а пришел туда и объявил честно: сто семьдесят тысяч у вас на поверхности лежат, если их копнуть, за ними еще придет — не помню сейчас — шестьсот тридцать или сколько-то, ну а дальше уж это как Бог даст. Они сначала спорить собрались, бумажки мне таскали, а потом поняли, что я про них знаю — мало не покажется, и говорят — согласны на сто семьдесят. Акт составили, подписали, деньги заплатили день в день. Их президент еще к шефу приезжал, спасибо говорил. Мне руку в коридоре жал. Если, говорит, какие проблемы, то милости просим.
Вот обучили меня так-то всякой премудрости, и пошел я на свое первое самостоятельное задание. Специально выбрал чего попроще. Один деятель зарегистрировал фирму и деньги из-за границы закачал на счет. Триста пятьдесят тысяч. И держит их в валюте. Это по закону можно, но доллар-то растет, и получаются у него курсовая разница. А с нее надо налог платить. На этой курсовой разнице уже столько народу сгорело, что у нас ее курсовой задницей называют. Так и говорят: попал, дескать, в курсовую задницу. Заплатил бы он сколько положено, проблем бы не было, но он, видать, свихнулся совсем и написал в инспекцию письмо — законы ваши неправильные, и платить я вам не буду. А буду подавать на вас в международный суд. Все такое. Они это письмо нам переслали. Вот я и пошел.
Какой-то непонятный фирмач оказался. Вроде с виду ничего, по нашему вполне прилично говорит, а по делу — дурень дурнем. Начал и мне про международный суд долдонить. Я послушал, достал бланк протокола и говорю ему — давайте, короче, господин Диц, я с вас буду показания снимать. Он — ах, это беззаконие! ах, это допрос! ах, права человека! требую, короче, присутствия адвоката.
