Старик с трудом перевел дух, постучал фарфоровыми зубами о поднесенный ко рту стакан с водой и неожиданно спокойно закончил:
— А свобода — она не нужна. И личность никакая не нужна. Бредни это все. Надо будет государству — будет личность. Не надо будет — извините. Так что здесь я с вами, молодой человек, расхожусь кардинально. Ничем-с помочь не могу. Вот так-то.
Адриан спохватился, заметив, что неизвестно сколь долго смотрит в глаза замолчавшему старику. Во рту он чувствовал противный солоноватый вкус. Онемевшей неожиданно рукой пошарил в кармане, достал визитную карточку директора библиотеки.
— Я по другому делу, — сказал он, морщась от боли в прикушенном языке. — Мне рекомендовал господин Чарный… Он сказал, что у вас может быть информация. Извините…
Старик взял визитку, отвел руку и стал вглядываться. Кожа с затылка переползла на лоб и нависла мешками над мохнатыми седыми бровями.
— Генка Чарный, — пробормотал старик, — помню, помню. Тоже… господином стал. Служить скоро некому будет, все в господа подадутся. Хорошо. Излагайте ваше дело, молодой человек.
— Понимаете, — сказал Адриан, — я много времени провел в библиотеке у господина Чарного. Я собирал материалы по… про адмирала Колчака. Это в Сибири, он был правителем. Тогда была гражданская война. И меня интересует один вопрос, я не мог найти сведений.
Старик чуть прикрыл глаза и устало кивнул.
— Понимаете. Вскоре до того, как большевики победили Колчака, во Владивосток должен был прибыть корабль. Это военный угольный корабль. Его имя «Афакс». Мне достоверно известно, что он отплыл из Соединенных Штатов, и есть его фотография. Этот корабль вез для адмирала Колчака груз. Деньги. Новые русские деньги, которые напечатали в Соединенных Штатах. Но дальше я не знаю. Он приплыл во Владивосток или нет. И если он приплыл, то где этот груз. Кто его получил. Адмирал Колчак или уже Красная армия. И что с ним потом стало. С этим грузом. Это важно.
— Зачем? — спросил старик, не открывая глаз.
— Что? — не понял Адриан.
— Зачем нужны эти сведения? И кому?
— Я не знаю, — честно признался Адриан. — Я правда не знаю. Меня попросил про это узнать отец. Он сказал, что это важно.
— Родной отец?
— Что?
— Отец тебе — родной? Не отчим?
— Отчим?
— Stepfather, — объяснил старик, обнаружив вполне приличное произношение.
Адриан замотал головой.
— Нет. Не отчим. Родной отец.
Старик задумался.
— Родной отец послал тебя, свою плоть и кровь, сюда, чтобы ты узнал про старый американский корабль. Я правильно понял?
— Да, да. Правильно.
— Это государственное дело? — спросил старик неожиданно.
— Нет. Нет, наверное. Я сначала приехал защищать свободу и права человека. А потом отец позвонил по телефону и попросил узнать про корабль. И про груз. Я думаю, что это личное дело. Personal.
— Хорошо, — сказал старик. — Я расскажу тебе про военный угольщик «Афакс». Все, что знаю. Но я удивлен. Я не понимаю, какое личное дело может быть настолько важным, что его надо поручать единокровному сыну. Это для меня загадка.
Глава 26
Магия имен
Я где-то слышал, что благородные североамериканские индейцы относились к именам архисерьезно. Прежде чем как-то назвать новорожденного младенца, долго советовались с могущественным и всезнающим богом Маниту, привлекая для этого членов племени, специально подготовленных к общению с богом. Они считали, что у Маниту есть особый вампум, как сказали бы теперь — носитель информации о каждом живущем. И если Маниту как следует попросить, то он поковыряется в своем вампуме и порекомендует наиболее подходящее имя, которое будет максимально соответствовать записанному в Книге Судеб жизненному пути младенца.
Надо сказать, что такой подход себя оправдывал. Вот, например, известный из художественной литературы вождь могикан Чингачгук. В переводе на русский язык это означает «Большой Змей». Вполне подходящее имя для вождя. Но когда он только-только родился, никто и понятия не имел, что этот красный комочек станет вождем. Поэтому вполне могли назвать ребенка, скажем, «Дохлым Червяком». Но посоветовались с Маниту и приняли единственно правильное решение.
И сына своего Чингачгук назвал точно таким же образом и очень удачно. Он его назвал Ункасом, что переводится как «Быстроногий Олень». Если помните, в «Последнем из могикан» Ункас постоянно либо куда-то бежит, либо откуда-то прыгает. Настоящий быстроногий олень.
Поэтому индейцам было очень легко общаться друг с другом. Не возникало излишних трудностей.
— Как тебя зовут, незнакомец?
— Мое имя — Мощный Кулак.
— Приветствую тебя, Мощный Кулак. Войди в мой вигвам. Выкури со мной трубку мира. А как твое имя, незнакомец?
— Меня называют — Хилый Таз, о великий вождь.
— Скальпами воинов твоего племени, Хилый Таз, мы оборачиваем копыта наших коней. Уходи, пока женщины не прогнали тебя пинками.
И все было нормально.
Но индейцев развратили огненной водой, истребили и разогнали по резервациям, вследствие чего культура общения с богом Маниту приказала долго жить. И к именам перестали относиться серьезно. Их начали корректировать. Как хронически неисполняемые пятилетние планы.
У одной моей приятельницы был муж, слегка подвинутый на русской истории, викингах, варягах и так далее. Поэтому когда у них родился сын, он решил назвать его Харальдом. Харальд Олегович Стрельцов — нормально звучит, да? Правда, в загсе счастливого отца не сразу поняли и попросили написать специальное заявление, что он дает сыну такое имя, будучи в здравом уме. А когда Стрельцов-старший заявление написал, регистраторша вздохнула и сказала: все равно, исполнится шестнадцать лет — придет менять имя. Как в воду глядела. Через несколько лет Олег Стрельцов встретил настоящую любовь и развелся. Приятельница моя, обидевшись до чрезвычайности, всякие упоминания о Стрельцове ликвидировала под корень и дала ребенку свою фамилию. Получился Харальд Олегович Шнеерзон. Это бы еще ничего, но через какое-то время она повторно вышла замуж и, чтобы ребенок впоследствии не задавал лишних вопросов, сменила ему отчество под нового мужа. В результате возник Харальд Ермолаевич. Ребенок стал возвращаться из школы заплаканным, потому что все называли его Хераль Дерьмолаичем и никто не хотел с ним дружить. Тогда плюнули на все, назвали Иваном. Иван Ермолаевич Шнеерзон. Ну и ладно.
На самом-то деле что Харальд, что Иван, что Олегович, что Шнеерзон — все едино, потому что, когда мальчик вырос, оказалось, что мальчиком он вырос по ошибке, а на самом деле ему надо было вырасти девочкой. И эта ошибка природы была исправлена хирургическим путем, после чего у него… у нее… ладно, пусть у него, чтобы не путаться, обнаружились вокальные данные и теперь он… она… тьфу, черт… он поет песни на радио «Максимум» под именем Стефания. У нас в стране пренебрежительное отношение к именам собственным развилось чрезвычайно. Например, Петр Первый назвал вновь построенную столицу Санкт-Петербургом. Вот вы мне объясните — куда он смотрел? Я уж не говорю, что это и на трезвую голову не выговоришь, четыре согласные подряд, «нктп», тьфу! Да и вообще. Какого рожна русский город должен называться по-немецки? В великом и могучем слов не хватило? Поэтому когда началась война с германцами, город немедленно, очень патриотично и с нескрываемым удовольствием, переименовали в Петроград. И всем сразу стало легче. Питер и есть Питер. Удобно. Но когда война закончилась, произошла революция. И из Петрограда получился Ленинград. Потом прошло какое-то время, выяснилось, что революция и все, с ней связанное, было трагической ошибкой, и, дабы развязаться с проклятым наследием, опять вернулись к исходному названию. Теперь у нас есть город Санкт-Петербург, в нем Петроградская сторона, а при них Ленинградская область.
