Адриан покраснел.
— Этого не может быть, — возмутилась Мэри. — Не может быть, чтобы этого не было. И вообще, Дженни, как вы можете говорить о таких вещах при Адриане! Он еще ребенок!
Адриан покраснел еще гуще. Дженни дерзко расхохоталась.
— Пойдем погуляем, бэби, — предложила она Адриану. — Проведем вместе последний вечер. Прошвырнемся по Бродвею. Зайдем в бар. Или поужинаем в шикарном ресторане на Пятой авеню. Я угощаю.
Когда дверь за ними закрылась, Мэри повернулась к Адольфу.
— Я так боюсь за нашего мальчика. Мне кажется, эта девушка ему не пара. Она слишком бойкая. А он у нас такой чистый. Тут еще эта поездка…
— Не беспокойся, Мэри, — ответил Адольф и снова налил себе виски. — За ним присмотрят. Я рекомендовал ему найти там в России кого-нибудь из нашей семьи. Кто-нибудь должен был остаться.
Глава 4
Племя бичей
Происхождение якутских бичей исследовано недостаточно хорошо. Постараюсь заполнить этот пробел. Часто ряды бичей пополнялись за счет освободившихся заключенных, которых на Большой Земле уже никто не ждал или которым неохота было тащиться за семь верст киселя хлебать. В Якутске они чувствовали себя, во-первых, дома, а во-вторых, среди единомышленников. Другой мощный резерв состоял из завербовавшихся на Север, но по разным причинам не прижившихся в трудовых коллективах. Были и идейные бичи, принципиально не признававшие ничьих авторитетов и никакой дисциплины и считавшие бичевание единственно возможным для свободного человека способом существования. К ним относились с уважением.
Когда весной становилось тепло, посланцы армии бичей вываливали на улицу и шли вербоваться в тайгу. За каждым посланцем, уполномоченным вести переговоры, стояло человек десять или двадцать, которые на людях показаться не могли, что будет объяснено ниже. Бичи соглашались на любую работу, но при выполнении следующих обязательных условий: бригада должна состоять только из своих, бугор должен быть только своим, никаких подъемных — только экипировка и окончательный расчет по осени.
Вербовка шла не более недели. После этого бичи исчезали из города.
Появлялись они ближе к концу сентября, когда не за горами уже были первые заморозки, и получали честно заработанные деньги. Вот тут-то и начиналось.
В принципиальном плане загул бичей мало чем отличался от обычных картин, наблюдаемых в рабочих поселках в дни выдачи аванса или получки. Разница была только в масштабе.
Но именно она и была решающей. Сколько может пропить обычный работяга? Ну сто рублей, ну двести. Черт с ним — пусть триста! А если у меня на кармане шальные тысячи? Да не только у меня, но и у каждого кореша? Тогда как?
Но, шикуя в городских кабаках, швыряя налево и направо бешеные деньги, просаживая тысячи в «очко» и в «железку» и щедро одаривая сорокалетних куртизанок с челюстями из нержавеющей стали, дальновиднейшие из бичей ни на секунду не забывали о том, что все не вечно под луной и что впереди тяжелые времена. И бичи принимали меры предосторожности.
Я не застал эпоху знаменитых парчовых и бархатных портянок — мода на портянки закончилась задолго до моего рождения. А вот полупудовые бостоновые штаны застал.
Хозяйственный бич, появившись в Якутске с честно нажитым капиталом, первым делом навещал промтоварный магазин. Там приобретался отрез самого лучшего и дорогого материала — бостона, шевиота или еще чего-нибудь. Из этого отреза в городском Доме быта за ночь шились многослойные брюки в количестве одна штука. Брюки эти напоминали две сходящиеся вверху колонны Большого театра, перетянутые широким армейским ремнем с начищенной до блеска пряжкой. На деревянном тротуаре Якутска упакованный в бостоновые брюки бич не помещался, и ему приходилось спускаться на проезжую часть, каковую он занимал наполовину, гордо, но с трудом переставляя слоновьи ноги.
Заимев брюки, бич немедленно пускался во все тяжкие, пил сам и поил полгорода, пока не кончались деньги. Потом еще некоторое время пил на деньги корешей. Потом пил в долг. А потом наступали черные времена. Тогда привлекались скупщики, уже поджидавшие своего часа, с брюк, как с кочана капусты, срезался верхний, слегка потерявший первоначальную окраску слой и тут же продавался за наличные.
Загул получал новую подпитку.
Потом срезался второй слой.
Когда же оставалась только прикрытая последним фиговым слоем кочерыжка, дружная кучка бичей во главе с обладателем Последних Штанов шла устраиваться на работу в котельную. Здесь уже вопрос об авансе и качестве спецодежды ставился предельно жестко — с ссылками на КЗОТ и профсоюз. В конторе бичи переодевались во все новое, сдавали полученный аванс в общий котел, добавляли туда сумму, вырученную за Последние Штаны, забирали на все наличные в ближайшем магазине водку, тушенку, лук, чеснок и курево и шли в котельную, которой предстояло быть их общим домом на всю долгую полярную зиму.
В котельной бичи немедленно раздевались до исподнего — у кого оно было, бережно сворачивали и складывали по углам ватники, комбинезоны и валенки и выбирали бугра. Обычно им оказывался владелец Последних Штанов. К Новому году вся спецодежда уже оказывалась выменянной на водку и курево. Вся — кроме одного-единственного комплекта, принадлежавшего бугру. Он не продавался никогда — даже в самые тяжелые времена, ибо это означало бы полную утрату связей с внешним миром и неизбежную голодную смерть. Бугор исправно появлялся в городе, получал за всех честно заработанное, выбивал кое-какие старые долги, закупал провиант, а по весне шел вербоваться в тайгу, представляя всю засевшую в котельной голозадую команду.
И все повторялось по новой.
В хрониках остались обрывочные сведения об отдельных представителях великого племени бичей, которые пытались разорвать этот порочный круг. Наиболее известен был некто Иван Иванович Диц, наполовину немец, избежавший каким-то образом общей судьбы своих поволжских соотечественников, вдоволь повоевавший в Крыму и под Одессой и вычищенный уже после войны по простой случайности — запоздавшая награда за бои под Севастополем, как водится, нашла героя, подняли, естественно, личное дело, с ужасом убедились, что проморгали в свое время матерого врага, и тут же заткнули его куда подальше.
Среди бичей — авантюристов и гуляк — Иван Иванович выделялся особой немецкой хозяйственностью, дотошностью и плохо скрываемым нежеланием все валить в общий котел и тут же немедленно пропивать. Выпить и погулять он, правда, любил, но при этом сильно напрягался и явно высчитывал постоянно, кто сколько заплатил и сколько при этом употребил. Так что особого удовольствия от общения с Иваном Ивановичем прочие бичи не испытывали, но держали его за своего, надеясь втайне, что жизнь и не таких обламывала.
Так или иначе, но в один распрекрасный день разнеслась молва, будто бы Ивана Ивановича видели в аэропорту. И по слухам, был у него с собой билет в один конец. куда-то на юга. Как водится, стали вспоминать тут же, не замечалось ли за Иваном Ивановичем чего-нибудь странного последнее время, не говорил ли он кому чего и так далее, а потом махнули рукой. Немец и есть немец, что с него взять. Тем более что не до него было — сезон подходил, и тайга ждала своих героев.
