— Черт, забыл в машине пакет.
— Люси говорила тебе, что значит «Анна Коппер»? Откуда она взяла это имя?
— Помнится, оно как-то связано с Граучо Марксом.
[21]
Тебе принести воды?
— Нет, спасибо. — Я собираюсь принять ванну и сделать несколько звонков и совсем не хочу, чтобы Марино оказался в моем номере.
Я захожу в кабину и прощаюсь с ним до завтра.
15
Солнце взошло, и к восьми часам уже жарко. В черной полевой одежде и черных сапогах я сижу на скамеечке перед отелем, изнывая от зноя и потягивая охлажденный кофе, купленный в ближайшем «Старбаксе».
Колокол на башне Городского совета отбивает очередной час первого дня июля; глубокий, мелодичный звон отдается гулким медным эхом. Я смотрю на таксиста, который наблюдает за мной. Сухощавый, жилистый, с обветренным лицом и неряшливой, грязноватой, как испанский мох, бородкой, он напоминает персонажей на фотографиях времен Гражданской войны. Скорее всего, живет там же, где жили его предки, сохраняя унаследованные от них черты, как бывает нередко в городках, изолированных от остального мира.
Кэтлин Лоулер говорила что-то о генетике. Независимо от того, кем мы стремимся стать в жизни, нас во многом формируют силы биологии. Объяснение отдает фатализмом, но она не так уж и ошибается. Припоминая ее высказывания насчет предопределенности и ДНК, я начинаю подозревать, что Кэтлин имела в виду не только себя, но и свою дочь. Она предупреждала меня, возможно пытаясь припугнуть, насчет Доны Кинкейд, с которой якобы не поддерживает никаких контактов, что, однако, опровергается информацией из нескольких источников. Кэтлин знает больше, чем говорит, и у нее свои секреты, из-за чего, похоже, Тара Гримм и отделила ее от остальных, подгадав эту изоляцию к моему приезду. Теперь я уже уверена, что истинная причина неприятностей — Джейми Бергер.
Джейми не представляет, с чем имеет дело, потому что, как бы она сама ни считала, руководствуется не трезвым рассудком и не здравым смыслом. И пусть к действию ее подтолкнули конфликты с нью-йоркскими полицейскими и политиканами, главный побудительный мотив имеет непосредственное отношение к моей племяннице. В результате все мы оказались не в самом лучшем и уж точно не в самом безопасном месте. Это касается и Бентона, и Марино, и Люси, и меня, и, в первую очередь, Джейми, хотя она этого не понимает и не поверит, даже если ее ткнуть в это носом. Она сама себя обманывает, а вот теперь и меня привлекла за компанию. Как говаривал старик Дайнер, с которым мы работали когда-то в Ричмонде: Жить надо там, где просыпаешься, даже если просыпаешься в чьем-то сне.
Проснувшись рано после недолгого сна, я поняла, что не могу отступить и должна оставаться твердой в принятом решении. Слишком многое поставлено на карту, и я не доверяю анализу Джейми по большинству пунктов и не верю в ее общий подход, но сделаю все возможное, чтобы помочь. Я вовлечена в это дело не по собственному желанию. Меня призвали, только что не похитили, и теперь это уже не важно. Я тороплюсь не из-за Лолы Даггет, не из-за Доны Кинкейд и не из-за ее матери, Кэтлин Лоулер.
Меня подстегивают не здешние убийства девятилетней давности и не недавние в Массачусетсе, хотя и сами эти дела, и люди, в них замешанные, крайне важны и я выжму из них все, что только можно. Важнее всего то, что Джейми зацепила самых близких мне людей. Из-за нее опасность угрожает Люси, Марино и Бентону. Она подвергла испытанию на прочность наши отношения, всегда бывшие запутанными и сложными, сшитыми тонкими нитями. Мы сплетены в сеть, которая крепка настолько, насколько крепок каждый из нас.
Эти люди, которыми вертит Джейми, и есть моя семья. Моя единственная семья. Как ни жаль, надо признать, что ни сестру, ни мать я настоящей семьей не считаю. Я не могу полагаться на них и, откровенно говоря, не вверила бы себя их заботам даже в их лучшие дни, коих бывает немного. Когда-то я с радостью расширила этот мой внутренний круг, включив в него Джейми, но чего ей не будет позволено, так это блуждать по периметру, дергая всех нас с привычных мест и вмешиваясь в наши взаимоотношения. Она бросила Люси, поступила с ней несправедливо, не по-людски, а теперь, похоже, вознамерилась перенаправить карьеру Марино, изменить саму его сущность. За короткое время ей удалось заново раздуть его ревность к Бентону, внушить, что мой муж предал меня, что ему нет никакого дела ни до моей безопасности, ни до моего счастья.
Даже если бы старые убийства не были связаны с недавними, а объединяет их, похоже, Саванна, я бы не ушла сейчас. Я оставила за собой номер в отеле и заказала комнату для Люси, которая, захватив Бентона, вылетела сюда на рассвете. Я сказала, что мне требуется их содействие, что не в моем обыкновении просить о помощи, но сейчас они нужны мне здесь. Белый фургон Марино выезжает на выложенную кирпичом подъездную дорожку. Он все также фырчит и чихает, но, по крайней мере, не трясется и не дергается. Я поднимаюсь со скамейки, иду в направлении таксиста со спутанной бородой, улыбаюсь ему и бросаю в урну пустую чашечку из «Старбакса».
Он продолжает таращиться.
— Доброе утро, — говорю я.
— Позвольте спросить, вы на кого работаете? — Он оглядывает меня с головы до ног, прислонившись к голубому такси, стоящему под той самой пальмой, где семь часов назад оставил своего доходягу Марино.
— Институт военно-медицинских исследований. — Этот же ничего не значащий ответ уже получили до таксиста несколько человек, поинтересовавшихся вслух, почему на мне черные брюки карго, черная рубашка с длинными рукавами и вышитыми золотом буквами «ЦСЭ» и ботинки.
В дорожной сумке, которую я обнаружила в номере, куда попала около двух часов ночи, нашлось все, что могло понадобиться для работы на выезде, но ничего такого, что пригодилось бы в мире штатском, тем более в субтропиках. Узнаю руку Марино. В том, что сумку собирал он сам, у меня нет никаких сомнений: вещи взяты из шкафчика и ванной в моем офисе, а также из раздевалки в морге. Восстанавливая в памяти последние несколько месяцев и особенно две недели после того, как он ушел, я припоминаю несколько случаев, когда не могла найти некоторые вещи. Мне, например, казалось, что рубашек вроде бы должно быть больше, а брюк было больше наверняка. Ботинок точно было две пары, а не одна. Судя по содержимому сумки, Марино предполагал, что я проведу какое-то время в лаборатории или офисе медицинской экспертизы — короче, с ним.
Если бы сумку собирал Брайс — а обычно именно так и бывает, когда приходится срочно выезжать из города, — он выбрал бы спортивную сумку с блейзерами, блузками и слаксами, и все это было бы аккуратно упаковано и завернуто в тонкую оберточную бумагу, чтобы ничего не помялось. Брайс подобрал бы туфли, носки, рабочую одежду и туалетные принадлежности; его выбор неизменно отличается от моего большей тщательностью, продуманностью и стилем. К тому же Брайс наверняка бы заскочил ко мне домой. Предвидя, что мне может понадобиться, Брайс не терзается сомнениями и без смущения роется в моем нижнем белье, которое лично его ничуть не интересует, — он ограничивается лишь брошенными вскользь комментариями насчет тех или иных лейблов и тканей, стиральных средств и сушилок, которые предпочитает сам. Он никогда не отправил бы меня в Джорджию летом с тремя теплыми комплектами полевой формы, тремя парами белых мужских носков, бронежилетом, ботинками, одним дезодорантом и средством для отпугивания насекомых.
