— Иди вперед, — говорит Бентон Марино.
«Она все копала и копала, пока дело не приняло опасный оборот, — продолжала Люси, и голос ее слегка дрожал, как будто она запыхалась. — Зачем ей это было надо? Зачем?»
— У нее какие-то проблемы? — спрашивает Марино один из полицейских. — Личные, финансовые или еще какие?
— Нет.
— Бьюсь об заклад, она просто уехала куда-нибудь — может, достопримечательности осматривать — и никому не сказала.
— Только не она, — говорит Люси. — Ни черта.
— Забыла телефон, или батарейка сдохла. Знаете, как часто здесь такое случается?
— Какие, к дьяволу, достопримечательности! — рычит за моей спиной Люси.
Марино вытирает рукавом мокрое лицо, глаза его бегают, как обычно бывает, когда под бесстрастностью и грубостью он прячет крайнее расстройство. Дверцы лифта расходятся, и все мы, кроме Бентона и Люси, устремляемся в кабинку. Полицейские продолжают выдвигать предположения, стараясь разрядить гнетущую, тревожную атмосферу, но лучше бы им вообще ничего не говорить.
— Скорее всего, с ней все в порядке. Такое сплошь и рядом случается. Человек уедет куда-нибудь в гости, никого не предупредив, а люди начинают беспокоиться.
Они — обычные патрульные копы, и для них это не более чем рутинная проверка, может, чуть более драматичная, чуть более официальная, но тем не менее простая проверка. Полиция проводит их ежедневно, особенно в это время года, когда пик туристического сезона и школы на каникулах. Кто-нибудь звонит «911» и просит проверить, все ли в порядке с его другом или членом семьи, который не отвечает на звонки или от которого давно ничего не слышно. В девяноста девяти случаях из ста все нормально. В одном, когда что-то случается, это не трагедия. И очень редко бывает, что человек мертв.
— Я с вами, — говорит Люси.
— Мне нужно войти первой.
— Я пойду с тобой.
— Не сейчас.
— Я должна, — настаивает Люси, и Бентон обнимает ее и притягивает к себе — успокоить, и не только. Он делает это, чтобы она не помчалась вверх по лестнице и не попыталась ворваться в квартиру.
— Я позвоню сразу, как только войду, — обещаю я Люси. Створки лифта сходятся, и, когда они закрываются полностью, отрезая племянницу от меня, боль в груди становится невыносимой.
Лифт, натертое до блеска старое дерево и полированная медь, кренится, поднимаясь, и я объясняю полиции, что от Джейми Бергер целый день ничего не слышно и она приехала в Саванну не в качестве туристки. Она здесь не на отдыхе. Может, ничего страшного не случилось, и я очень надеюсь, что так оно и есть, но это не в ее характере, и сегодня она должна была появиться в офисе доктора Денгейта, а она там не появилась и даже не позвонила. Надо было вызвать «скорую», и неплохо было бы вызвать ее сейчас, и все время, пока говорю, я сознаю, что повторяюсь, что твержу одно и то же, а у полицейских, молодых ребят, есть свое объяснение происходящему.
Они определенно полагают, что Марино живет с этой приезжей, которая не отвечает на телефонные звонки и не с кем не контактирует. Иначе откуда у него ключи? Скорее всего, тут какие-то семейные дрязги, о которых никто не хочет говорить. Я повторяю, что Джейми — известный нью-йоркский прокурор, то есть на самом деле бывший прокурор, и у нас есть причины беспокоиться о ее безопасности.
— Когда вы видели ее в последний раз? — спрашивает Марино один из патрульных.
— Прошлой ночью.
— Ничего необычного?
— Нет.
— Все нормально?
— Да.
— Может, вы слегка повздорили?
— Нет.
— Может, немного поцапались?
— Чушь собачья.
— Есть кое-какие необычные обстоятельства, — говорит Чанг полицейским, когда лифт, дернувшись, останавливается, и это единственное объяснение, которое Чанг или мы можем предложить полицейским.
Мы не собираемся упоминать Кэтлин Лоулер или делиться соображениями, что ее отравили. Я не намерена рассказывать здесь о Лоле Даггет или об «Убийствах в клубе „Менса“» и не собираюсь выкладывать, что Дона Кинкейд, содержавшаяся под стражей в госпитале для душевнобольных преступников, теперь в коме и ее, возможно, тоже отравили. Я не буду рассказывать сейчас о вчерашней разносчице, доставившей суши, которое Джейми, похоже, не заказывала. Я не хочу ни говорить, ни объяснять, ни рассуждать, ни представлять. Я схожу с ума от беспокойства и в то же время уже знаю, что ожидает нас, или боюсь, что знаю. Мы выходим из лифта и спешим в дальний конец коридора, где Марино отпирает тяжелую дубовую дверь.
— Джейми? — гремит его бас, едва мы входим в квартиру, и я сразу же замечаю, что сигнализация не включена. — Черт! — Марино бросает взгляд на кнопочную панель у двери, отмечая ту же, не сулящую ничего хорошего деталь. Лицо у него потное и красное, форменное хаки посерело от дождя. — Она всегда ее включает. Даже когда сама здесь. Эй! Джейми, ты дома? Вот дерьмо.
Кухня выглядит точно так же, как и вчера, когда я уходила, не считая бутылки с антацидом на стойке. Ее точно здесь не было, когда я мыла посуду и убирала еду, а большая коричневая сумка Джейми висит не на спинке стула, где я ее видела, когда пришла с пакетом из «Броутон и Булл». Сумка валяется на кожаном диване в гостиной, содержимое разбросано на журнальном столике, но мы не задерживаемся посмотреть, что могло пропасть или что она искала. Мы с Чангом спешим за Марино по коридору, ведущему в спальню.
Через открытые двери я вижу широкую кровать, смятое зелено-коричневое покрывало и Джейми в бордовом банном халате, скомканном, без пояса. Она лежит лицом вниз, бедра повернуты в сторону, руки и голова свешиваются с кровати — не похоже на смерть во сне, зато очень похоже на смерть Кэтлин Лоулер, словно в последние мгновения обе сопротивлялись подступившей агонии. Прикроватная лампа включена, шторы задернуты.
— Вот дерьмо, — слышу я голос Марино. — Господи.
Я подхожу к ней и ощущаю запах горелых фруктов и торфа. То, что пахнет, как скотч, разлито на прикроватной тумбочке, и тут же перевернутый стакан, а рядом с ним база беспроводного телефона.
Я дотрагиваюсь сбоку до ее шеи, ищу пульс. Но она холодная, и трупное окоченение уже заметно. Поднимаю глаза на Чанга, потом перевожу взгляд на одного из полицейских.
— Сейчас вернусь, — говорит мне Чанг. — Надо взять кое-что из машины, — добавляет он, уходя.
Патрульный глазеет на тело, свешивающееся с правой стороны кровати, подходит ближе и вытаскивает из-за пояса портативную рацию.
— Не подходи и ничего не трогай, — рявкает, сверкая глазами, Марино.
— Эй, полегче.
— Ты ни черта не знаешь, — взрывается Марино. — И незачем тебе тут ошиваться. Ты ни черта не знаешь, так что выметайся отсюда к чертям собачьим!
