– Ты кто? – скорее для того чтобы не усугублять собственную неловкость молчанием, шепотом спросил Карл.
– Я? Арабель… – ответила девушка с некоторым удивлением. Мол, кто здесь ее не знает? Две прекрасные полусферы покачивались в такт ее словам, и Карлу пришлось предпринять над собой неимоверное усилие, чтобы перевести взгляд от набухших возбуждением сосков на лицо собеседницы.
Луна неожиданно освободилась от кутавших ее туч, и словно яркий фонарь осветила их лица. Но, к счастью, за деревом их никто не заметил.
– А я знаю! – засмеялась, разглядев Карла, девушка. – Ты тот красавчик, который приехал с этими мерзкими святошами и привез мошенника Бернара? Так ему и нужно, негоднику, он мне обещал парчовый отрез на платье, да так и не подарил.
– Почему ты участвуешь во всем этом? – спросил Карл.
Арабель игриво хихикнула:
– Вера у нас такая. Мы с детских лет молимся по древним обычаям. Ваши попы ведь тоже учат, что Бог – это Любовь…
– Это совсем другое! – хмуро перебил ее Карл, которому все труднее давалась борьба с зовом плоти, почему он и злился. – Не путай похоть греховную и божественную любовь…
– Ну как скажешь, – быстро и чуть лукаво согласилась с ним девушка, не дав закончить фразу. – Если божественная, значит божественная. Давай я тебе хоть сейчас исповедуюсь по вашему римскому канону, а ты мне отпустишь все грехи.
Привычные слова притупили бдительность Карла, чем девушка немедленно и воспользовалась. Ее рука ловко нырнула к нему под рясу. Нащупав там то, к чему не прикасалась ни одна женщина с тех пор, как Карл был рукоположен в священники, Арабель восхищенно надула губы, словно выговаривая длинное «о-о-о!». О том, было это восхищение притворным или же настоящим, Карл уже не думал. Потеряв всяческую способность рассуждать и осмысленно действовать, он ринулся вперед, заваливая смеющуюся катарку на мягкий, словно перина, щекочущий кожу мох…
Когда нарушивший целибат священник (причем нарушивший его неоднократно и самыми что ни на есть греховными способами) пришел в себя, на старом кладбище стояла мертвая тишина. Не открывая глаз, Карл провел рукой по телу и убедился, что единственным предметом одежды, на нем оставшимся, является лишь перстень на безымянном пальце правой руки. Он сел и открыл глаза.
Свальный «молебен» давно закончился. Катары, изможденные развратом, спали, развалившись на траве, поодиночке и в обнимку, укрытые смятыми балахонами и подставившие под неверный лунный свет свои сомнительные прелести. В двух шагах от Карла, на не примеченном раньше надгробии, подстелив собственный балахон и рясу Карла, тихо посапывала, по-детски подложив ладошки под щеку, обнаженная Арабель.
«Самое время покинуть этот Содом», – подумал священник. Но добраться до рясы, при этом не разбудив девушку, не представлялось возможным…
Он тронул Арабель за плечо. Девушка улыбнулась во сне и что-то неразборчиво пробормотала. Карл потряс сильнее. Арабель открыла глаза и, увидев склонившегося над ней Карла, сладострастно потянулась к нему всем телом.
– Перестань! – оттолкнул ее Карл. – Лучше приподнимись и отдай мою рясу. Нужно идти, пока не проснулись твои «братья и сестры»…
Девушка покорно сдвинулась на край надгробной плиты, но осталась лежать, с интересом наблюдая за тем, как он облачается. Карл хотел ей сказать что-то теплое и хорошее, однако опыта таких ситуаций он не имел, а потому просто не знал, что в таких случаях следует говорить…
Короткий сон возвратил ему, хоть и отчасти, способность к трезвому рассуждению, и он вспомнил, где слышал до этого имя девушки.
– Тебе нужно сегодня же, а лучше прямо сейчас покинуть Фожерен, – сказал он, оправляя рясу и стряхивая с нее прилипшие листья и травинки. – Ты ведь Арабель, племянница маслобойщика? Вашей семье грозит большая опасность…
– Все в руках Господа, – безмятежно ответила девушка. – Мое дело работать в поле, готовить еду, любить и быть любимой. А о том, чтобы наша община не пострадала, пусть заботятся Совершенные…
– Еще раз говорю, глупая! – повторил Карл. – Передай своему дяде, что сегодня Годэ отдаст приказ взять вас под стражу. А староста будет свидетельствовать, что вы еретики (что, впрочем, подумал он про себя, как выяснилось, чистейшая правда).
– Я передам, – улыбнулась ему в ответ Арабель. – Но зачем старосте свидетельствовать против дяди? Ведь все жители Фожерена, даже сбежавший Бернар, исповедуют катарскую веру…
У Карла от неожиданности перехватило дух. Более не в состоянии сказать ни слова, он развернулся и помчался, не разбирая дороги, в сторону проклятой деревни.
Ряса, напитавшаяся водой, давила на плечи, путалась в ногах, при этом испуская головокружительный мускусный запах женского тела. Когда он, изрядно поплутав средь оливковых рощ, вышел наконец к деревенской окраине, над холмами занимался рассвет.
* * *
Карл просочился во двор, оттуда осторожно пробрался в сарай и закопался в ароматное сено. Утро вступало в права, спать оставалось от силы час, но священник, возбужденный увиденным и пережитым, никак не мог себя заставить не то что уснуть – просто закрыть глаза.
Фожерен оказался и вправду настоящим рассадником альбигойской ереси, и он, как служитель церкви, обязан был приложить все силы, чтобы ее одолеть. Но ведь на другой чаше весов – обещанное архиепископом место каноника, которое даст немалую власть и позволит ощутимо влиять на события. Однако дело тут не столько, да и не только в его, Карла, карьере. На карту поставлена судьба Германии, да и не только ее – жизни десятков и сотен тысяч ни в чем не повинных людей, которых поглотят вспыхнувшие костры инквизиции.
И был в рассуждениях Карла еще один немаловажный момент. Путающий все планы и не дающий сделать холодный и трезвый выбор. Звали его, а точнее ее – Арабель. Несколько часов, проведенных в объятии девушки, пробудили в душе Карла почти забытые уже, далеко не священнические мысли и чувства, так он и сам того не заметил, как стал упорно думать не о задаче, поставленной архиепископом, и не о судьбах Европы, а о том, как спасти девушку и увезти ее с собой в Майнц. О том, что будет дальше, он особо не беспокоился, целибат и обет безбрачия никогда не останавливали жизнелюбивых германских священников. У каждого уважающего себя епископа непременно имелась в доме «экономка», «служанка» или дальняя родственница, детей которой тот воспитывал как «племянников», на что как прихожане, так и высшие иерархи с пониманием смотрели сквозь пальцы.
Мечты о том, как он и Арабель заживут в Майнце после того, как он, Карл, блестяще справившись с порученным делом, станет каноником и купит себе большой трехэтажный дом с видом на речную излучину, были прерваны самым неожиданным и, как оказалось, страшным образом.
– Эй, священник! – заорал, широко раскрыв дверь сарая, довольным голосом Швальбе. – Выходи, закончилось наше безделье. Взяли пятерых, прямо тепленькими, когда они с шабаша возвращались.
– К-кого взяли? – делая вид, что спросонок ничего не понимает, задал вопрос Карл.
