Миа нахмурилась.
— Что ты имеешь в виду?
— Это трудно не заметить. У тебя над головой висит большая неоновая вывеска «Он мне нравится. Руки прочь! Он мой». О, я наконец-то задела тебя. Ты покраснела. Между прочим, он тоже горячий парень.
Миа закатила глаза.
— Спасибо.
Оливия посерьезнела.
— Пожалуйста. — Она повернулась к холодильнику, открыла его, изумленно осмотрела и снова закрыла дверцу. — Я одновременно восхищена и обижена, и мне даже завидно. — Она снова повернулась к Мии и посмотрела ей в глаза. — Достаточно честно для тебя, старшая сестра?
Миа кивнула.
— Ага. Но я не уверена, что тебе понравится, когда я отвечу тем же.
Оливия вздохнула.
— Ладно.
— Твой отец не тот человек, каким ты его себе нарисовала.
Ее глаза сверкнули.
— Никто не идеален.
— Конечно, но Бобби Митчелл находился в крайней левой точке кривой нормального распределения. Он слишком много пил. И он бил своих детей.
Оливия недобро прищурилась.
— Нет.
— Да. Знаешь, о чем я подумала, когда увидела тебя сегодня вечером? Что я одновременно восхищена и обижена, и мне даже завидно. Может, у тебя и не было ничего, но «ничего» куда лучше, чем то, что нам пришлось терпеть в его доме.
— Как ничто может быть лучше, чем что-то? — горько спросила Оливия.
— На мне все заживает как на собаке, и мне очень повезло, потому что кулаки у Бобби были большие и он частенько пускал их в ход. Кстати, меня он бил редко. Чаще доставалось Келси. Швы, и переломанные кости, и ложь всем докторам в городе. Вот это правда.
В глазах Оливии плескался ужас.
— Это…
— Ужасно? Невероятно? Неслыханно?
— Да. Он не мог…
— Быть таким злым? Я лгу?
Оливия покачала головой.
— Я не это имела в виду. Возможно, Келси была трудным ребенком. Возможно…
Миа вскочила.
— Возможно, она заслуживала этого?
Оливия вздернула подбородок.
— Она в тюрьме, Миа. Она созналась.
— Да, в тюрьме. Да, созналась. Она убежала из дому, когда ей было шестнадцать лет. Спуталась с плохими людьми. Она не была белой и пушистой, но и не была такой, как они.
— Но она сделала то, что сделала. Послушай, она твоя сестра и все такое. Естественно, ты ей сочувствуешь.
У Мии перехватило горло, на глаза навернулись слезы.
— Ты не знаешь, что я чувствую!
— Ты ведь достаточно долго работаешь в полиции, чтобы понимать: люди делают выбор. Она хотела сбежать. И то, что отец ее избивал, не может служить оправданием тому, что она наставила на продавца пистолет, а в то время ее парень убивал двух человек. Погибли отец и его маленький сын, и Келси несет за это ответственность. Даже ты не сможешь оправдать ее.
Кровь застучала в висках Мии. Да, сестренка и правда читала газеты, даже очень старые.
— Нет, я не оправдываю ее, и Келси себя тоже не оправдывает. Ты, наверное, удивишься, но она вовсе не забрасывает инстанции прошениями об условно-досрочном освобождении. Она отсидит от звонка до звонка. И больше половины жизни проведет за решеткой.
Вид у Оливии был удивленный, но она по-прежнему была настроена решительно.
— Именно этого она и заслуживает.
Миа разозлилась.
— Ты понятия не имеешь, чего она заслуживает. Ты ничегошеньки не знаешь!
Глаза Оливии вспыхнули.
— Я знаю, что у нее была семья. У нее была крыша над головой. Вдоволь еды. Сестра, которая ее любила. У нее было больше, чем у меня, но я-то не пошла по ее пути!
В голове у Мии что-то щелкнуло.
— Точно, и у тебя уж точно не было отца, который давал защиту в обмен на секс. — Как только слова сорвались с языка, Миа пожалела о том, что сказала их. — Вот ведь черт! — прошипела она.
Оливия стояла как вкопанная и белая как полотно.
— Что?!
— Черт…
Она вцепилась в край раковины и опустила голову, но Оливия дергала ее за руку, пока Миа снова не посмотрела на нее.
— Что ты сказала?
— Ничего. Я ничего не сказала. Все, хватит. Я больше не выдержу.
— Это тебе Келси сказала?
Все замерло. Между ними повисло обвинение Келси во лжи.
— Да, это то, что она мне сказала. — Миа нервно сглотнула. — И это то, что я знаю сама.
На бледном лице Оливии остались огромные потемневшие глаза.
— Это не может быть правдой.
— Это правда. Верь, во что хочешь, когда думаешь о своем отце, но мой отец был именно таким.
Оливия вздрогнула и отшатнулась.
— Но почему тогда ты стала полицейским, как он?
Оливия именно так и поступила, поняла Миа, и остро, словно собственную, ощутила боль потери сестры.
— Не как он, — устало возразила она. — Меня всю жизнь окружали полицейские. Хорошие, приличные мужчины. У них было понимание семьи, которой не было у меня. А хотелось. И подозреваю, еще мне хотелось спасать таких детей, как Келси, раз уже я не сумела спасти ее. Вокруг столько детей, похожих на Келси! Ты ведь и сама коп. Ты же их видела. Я стала помогать таким, как она, беглецам. Потом я научилась ловить плохих людей, которые их обижали. И наконец я стала тем, кем стала. Это все, чем я стала.
— Прости. — По щекам Оливии катились слезы. — Я не знала.
— Ты и не могла знать, а я не хотела, чтобы ты знала. Я думала, что смогу дать тебе понять, каким человеком он был, ничего не рассказывая. Но я не хотела, чтобы ты оплакивала человека, который недостоин и плевка на свою могилу. Или чувствовала себя второсортной только потому, что он выбрал не тебя.
— Мне нужно выйти. — Оливия попятилась, схватила куртку и шарф. — Мне нужно выйти!
Миа смотрела, как она выскочила на улицу. Вздрогнула, когда дверь с грохотом захлопнулась. Потом достала из духовки пиццу. Ей хотелось швырнуть пиццу о стену, но она была не у себя в кухне. Это была кухня Лорен, украшенная рамочками с симпатичными заварными чайниками и цветами, вышитыми крестиком, с монограммой «КС» в уголке. Вышитыми женой Рида. Достойной заменой которой не смогла стать ни одна женщина в его жизни.
«Включая меня». Дрожащими руками Миа осторожно поставила сковородку на плиту, открыла воду и включила измельчитель. И только когда вода зашумела, Миа позволила себе заплакать.
Рид стоял у окна, и сердце грозило выскочить у него из груди. Боже милостивый…. Его жизнь до Соллидеев была темной, тоскливой, тяжелой. Его преследовали голод и страх. Его мать пускала в ход кулаки. Но это… Вчера вечером он именно этого и испугался. Она слишком яростно все отрицала. Ее отец приставал к дочерям! Кровь в жилах Рида кипела от гнева и ненависти, и больше всего на свете ему хотелось воскресить Бобби Митчелла, чтобы собственными руками снова отправить его в могилу. Но Мии нужно совсем не это. Он смотрел, как дрожат от рыданий ее плечи, и у него щипало в глазах. Она так и просидит одна. Будет плакать так, чтобы никто не услышал. Никто не пришел. Никто не помог ей.
