— Рон звонил? — спросил я, натягивая носки.
— Да, они везут… откуда ты знаешь?
— Я гений, — ответил я. — Наверное, нужно сообщить Маргарет, раз такая спешка.
Она несколько секунд смотрела на меня, потом открыла телефон.
— Иди поешь, — сказала она, возвращаясь к себе. — И перестань все знать.
Через полчаса подъехал Рон на фургоне коронера, а с ним двое полицейских. Я оставался наверху, наблюдая через окно, как мама встретила их у задней двери и они занесли тело внутрь.
Когда появилась Маргарет, фургон уже уезжал, и мы все собрались внизу, чтобы надеть маски и фартуки. Мама перебирала бумаги.
— Все части тела на месте, — сообщила она.
После опыта прошлой осени мы привыкли проверять это до начала работы.
— Они провели полную аутопсию, сложили органы в мешок и зашили ее.
Она отложила документы.
— Ненавижу это.
— Сэкономим на полостном бальзамировании, — сказала Маргарет, открывая дверь.
При полостном бальзамировании использовался троакар для отсасывания всякой гадости из внутренних органов и закачивания бальзамирующей жидкости, но в случае аутопсии с удалением органов, как сегодня, Маргарет могла заниматься этим отдельно в углу комнаты, пока мы с мамой делали артериальное бальзами-рование. Трудность, правда, состояла в том, что бальзамировать тело без органов все равно что набирать воду решетом: слишком большое число сосудов повреждено и жидкость постоянно вытекает. Приходилось бальзамировать отдельными участками, четырьмя, а то и больше.
Тело, все еще в мешке, лежало на металлическом столе. Я быстро вымыл руки, надел одноразовые перчатки и расстегнул молнию на мешке. Коронер из соображений приличия обмотал жертву полотенцами, которые обычно впитывали кровь, вытекавшую во время перевозки, но в этом теле крови почти не осталось. Оно было белым и пустым, словно кукольным.
— Возьми ее под голову, — сказала мама, подводя одну руку под затылок женщины, а другую под ноги.
Я подхватил голову и плечи, и мы по команде приподняли ее, а Маргарет вытащила мешок. Мы положили тело на стол, и мама стала снимать полотенца.
— Закрой глаза, — велела она.
Я закрыл, покорно дожидаясь, когда она сложит полотенца в биологически безопасный мешок и накроет свежими грудь и пах. Я не открывал глаза, пока она не разрешила.
Корпус женщины был вскрыт Y-образным рассечением: два разреза от плеч до грудины и один от грудины до паха. Верхнюю половину зашили, но нижнюю оставили, и внутри виднелся ярко-оранжевый мешок. Маргарет осторожно вытащила из брюшной полости тяжелый мешок, поставила на металлическую тележку и откатила к боковому столу у насоса с троакаром. Мама протянула мне теплую влажную тряпку и баллончик с обеззараживающей жидкостью, и мы принялись обрабатывать поверхность тела.
Обычно бальзамирование успокаивало меня, но на сей раз постоянно возникали какие-то мелкие детали, которые портили настроение. Например, ее запястья — покраснение исчезло, потому что в тканях не осталось крови, но они явно выглядели поврежденными. Они были связаны — и очень туго — в течение какого-то времени, местами кожа вообще отсутствовала, обнажая мышцы. Я представил это тело живым, представил, как женщина отчаянно пытается вырваться из пут. Она вертится, извивается, не обращая внимания на боль от вонзающихся в кожу веревок. Но не может освободиться.
Я вспомнил озеро, спокойное и пустынное, и отбросил мысль о борьбе.
«Я только обмываю ее, не больше и не меньше. Вот сюда еще нужно брызнуть и легонько потереть. Все спокойно. Все в порядке».
Кожа была гладкая, но повсюду виднелись порезы, струпья, волдыри. На вымытом теле это становилось гораздо заметнее, чем тогда, в озере; теперь я понимал, что вся жертва покрыта ранами, как жуткой россыпью конфетти. Чем их нанесли? Волдыри — явные последствия ожогов, места, где кожа вздулась и опухла, как хот-дог на гриле. Я прикоснулся к одному из них, ощущая шероховатую поверхность. Центр волдыря затвердел так, словно это мозоль или его жгли сильнее, чем по краям. Кто-то намеренно прикладывал раскаленный предмет к ее коже, снова и снова, в разных местах.
Кто-то мучил ее.
Теперь происхождение этих порезов и царапин, прежде казавшихся такими странными, становилось понятнее — она не сама поранилась, спасаясь бегством по лесу или пробираясь через густой кустарник, ее целенаправленно кололи и резали бессчетное число раз. По образовавшейся на некоторых ранах корочке я понял, что это длилось какое-то время; я посмотрел внимательнее, нет ли затянувшихся порезов, и нашел в разных местах несколько тонких белых шрамов. Чем нанесены эти маленькие ранки? Опасная бритва оставила бы длинный порез, если только не действовать очень аккуратно. Но я видел короткие шрамы, такие, будто ее кололи. Я поставил баллончик и тщательно обследовал одну из недавних ранок, раздвинув пальцами. Она была неглубокой. Я обследовал другую — крохотное отверстие на бедре. Оно оказалось глубоким и узким, как дырка от гвоздя. Я погрузился в воспоминания об утреннем сне, полном женских криков, и представил, чем бы воспользовался я: здесь гвоздем, здесь отверткой, здесь ножницами. Расположение ран выглядело беспорядочным, но какая-то система все же прослеживалась — разум, руководивший этими действиями, проверял разные инструменты, изучал, какой эффект они произведут. Вызывает ли гвоздь, загнанный в бедро, такой же крик, как и гвоздь, загнанный в плечо? Как гвоздь, загнанный в живот? Чего жертва будет бояться больше, когда ты придешь во второй раз, — раны, пронзающей мышцу, орган или кость?
— Джон?
Я поднял глаза. На меня смотрела мама.
— А?
— Ты в порядке?
Под хирургической маской я не разбирал выражения ее лица, но глаза казались темными, прищуренными, в уголках появились морщинки. Она была озабочена.
— Все нормально, — ответил я, беря баллончик и приступая к работе. — Устал.
— Ты же только что проснулся.
— Я все еще просыпаюсь. Ерунда, просто спросонья.
— Понятно, — сказала мама и вернулась к волосам.
Конечно, все было ненормально. Я представлял, будто сам наношу раны, которые видел. Передо мной лежала не старушка, мирно отошедшая в мир иной во сне, а женщина, погибшая жестокой, насильственной смертью, после бесчеловечных пыток и унижений. Это не успокаивало мистера Монстра, напротив, возбуждало. Он стал похож на акулу, почуявшую кровь в воде. На тигра, ощутившего запах мяса.
Я превратился в убийцу, который почувствовал присутствие жертвы, — не мертвой, а того, кто мучил ее. Я был убийцей убийц, и если в городе объявился новый, значит пришло мое время.
Я поставил баллончик на столешницу громче, чем хотел, и выскочил в туалет. Не мог больше здесь находиться. Стянул перчатки, швырнул в корзину, открыл кран и принялся пить из горсти. Сделав несколько глотков, я отер лицо рукавом и замер. Потом попил еще.
