Со времени свидания с Брук я ничего не ел и не пил. Проведя несколько часов в яме, я ослабел от голода, меня мучила тошнота, а от жажды во рту образовалась пустыня. Пить было нечего, кроме той воды, в которой я лежал, и я, сделав пару глотков, попытался уснуть.
— Он все еще там?
— Да. Он молчит, но мы время от времени слышим плеск воды, значит он жив.
— Видимо, спит.
Голос был слабый, но знакомый. Радха вернулась.
— Я не сплю, — сказал я, сильнее прижимаясь головой и руками к стене.
По воде прошла мелкая рябь.
— Кто вы? — спросила Радха.
— Меня зовут Джон Кливер.
— Я знаю ваше имя. Но кто вы? Почему вы здесь?
— По той же причине, что и все вы.
— Он никогда прежде не привозил парней, — заметила Карли.
— И он говорил, что вы убийца, — добавила Радха.
— Я…
Я замолчал. Что я мог им сказать? Но еще важнее: что я мог у них спросить? Они прожили с Форманом дольше, чем я его знал, — если он умел превращаться в демона, они, вероятно, в курсе.
— Вы никогда не видели, чтобы Форман выглядел… иначе?
— Вы хотите сказать, притворялся кем-то другим? — уточнила Радха. — Нет, ни разу.
— Нет, я спрашиваю, не видели ли вы, чтобы у него… не знаю… отрастали когти? Клыки? Он никогда не становился чудовищем?
Молчание.
— Он бредит, — услышал я тихий голос Радхи несколько секунд спустя.
— Ничего удивительного, в яме-то, — поддержала Мелинда.
— Нет. Это правда. Один из его друзей был…
Я замолчал. Я не знал, слышит ли меня Форман, а ведь я все еще скрывал от него информацию. А он, предположительно, и держал меня здесь только для того, чтобы выяснить, что случилось с демоном Мхаем.
Как бы то ни было, их недоумение уже ответило на мой вопрос — если бы они видели его в другом обличье, то поняли бы, о чем я.
— Ладно, забудем.
— Так вы и вправду кого-то убили? — поинтересовалась Радха.
— Да. Его дружка. Но я никому не желал вреда.
Снова молчание.
— Вы можете убить Формана? — спросила Мелинда.
Я услышал, как охнули остальные и протестующе заворчала Радха.
— Прекрати, — сказала она. — Ты хоть представляешь, сколько женщин он убил за попытку побега?
— А какой у нас выбор? — возмутилась Мелинда. — Ты хочешь, чтобы он запытал тебя до смерти, как остальных?
— Я хочу дождаться подходящего момента, — ответила Радха. — Я здесь год провела, Мелинда… целый год, черт побери. Я знаю, как он думает, и знаю, что я делаю. Иногда он берет меня наверх, чтобы я приготовила еду. Он доверяет мне. Настанет день, и он доверится настолько, что у меня появится шанс. И тогда я всех нас отсюда вытащу. Но пока мы ничего не должны предпринимать, иначе потеряем все!
— А что будет происходить до того дня? — осведомилась Мелинда. — Он будет пристегивать тебя к батарее и колоть ножом?
Они слишком разозлились — он это почувствует и может что-то заподозрить.
— Тише, — попросил я. — А то он придет сюда.
— Он нас не слышит, — сказала Радха.
— Но чувствует. Разве вы не знаете?
— Вы это уже говорили, — напомнила Карли. — Что вы имеете в виду?
— Форман — он как… эмоциональный вакуум. Все, что чувствуете вы, чувствует и он. Вот почему он так пугается, когда пугаетесь вы. И вот почему он всегда в курсе, что здесь происходит.
— Вы сумеете его убить, если я вас выпущу? — спросила Мелинда.
Я задумался:
— Не знаю. Если только он не сильнее, чем мы думаем… возможно, кроме эмоциональной восприимчивости, он наделен и какой-то другой силой. Клыками и когтями, например.
Шестеренки крутились в моем мозгу, соединяя разные идеи, и постепенно у меня родился план.
— Но, полагаю, мы способны застать его врасплох.
— Как? — спросила Джесс.
— Вы действительно можете меня вызволить?
— Я со своего места почти дотягиваюсь до бочек, — сказала Мелинда, и я услышал, как загремела по полу цепь. — Если мне удастся сдвинуть одну из них, вы поднимете доску.
Этого будет достаточно. Я смогу выбраться, спрятаться и ждать, когда он вернется. Но если он почувствует что-то необычное: надежду, возбуждение, предвкушение, то поймет — мы что-то задумали. Я, наверное, сумею замаскировать собственные эмоции, но то же самое придется сделать и женщинам.
— Вы должны думать о своих семьях. О том, как скучаете без них, как давно их не видели, — о чем угодно, что вызывает у вас грусть. Я знаю, это звучит ужасно, но вам необходимо быть грустными. Не обращайте внимания на меня, на Мелинду, старайтесь грустить изо всех сил.
— Но что собираетесь делать вы? — спросила Джесс.
— Сначала грусть. Доверьтесь мне.
Молчание.
— Пожалуйста, — взмолился я.
Пауза затянулась.
— Мы согласны, — ответила наконец Радха. — Но когда он станет допытываться, я выложу ему все. Я не хочу рисковать тем доверием, которое завоевала.
— Отлично. Мелинда, начинайте, только не думайте о том, что делаете. Грустите.
Я снова услышал, как она загремела цепью, и надо мной раздался какой-то звук: легкое постукивание, тихое царапанье, шарканье, потом едва слышный скрежет, с которым бочка поползла по доске. Не далеко, но она все же сдвинулась.
«Ничего не получится, — говорил я себе, стараясь прогнать надежду. — Я никогда больше не увижу семью. Я никогда больше не увижу Брук. Она вырастет, станет работать на лесопилке, выйдет замуж за Роба Андерса, и он будет каждый день ее бить».
Я почувствовал, как во мне нарастает злость, и постарался усмирить ее.
«Она не выйдет за Роба, она умрет молодой: ее собьет машина в каком-нибудь нелепом дорожном происшествии. Юная и невинная, она будет лежать на шоссе».
Бочка надо мной снова шевельнулась.
«Лорен тоже умрет. И Маргарет. Но не мама, она будет жить долго-долго и доживет в одиночестве до глубокой старости. Возможно даже, что две другие умрут рано по ее вине, и она будет вечно корить себя».
Я остановился. Ничего не получалось. Мысли должны были пробудить во мне грусть, но я не чувствовал ее. Почему?
Потому что несчастья, происходящие с другими, меня не трогают. Я социопат.
Я услышал, как заплакала одна из девушек, но не мог сказать какая. Далеко ли мы продвинулись? Сколько у нас осталось времени? Бочка еще шевельнулась, а через мгновение сквозь щель между досками хлынул свет. Эта щель тянулась на всю длину доски, и перемещения бочки тут были ни при чем. Кто-то включил лампочку.
