Шутки шутками, но меня в самом деле только что чуть не угробили. Причем только за то, что я вошла в вестибюль офиса. Голоса доносились из коридора на третьем этаже. Потом хлопнула дверь, голоса стихли, чтобы через несколько секунд зазвучать с новой силой:
— Да ты чего?..
— Борзеешь?
— Кто вам… — начал было дрожащий тенорок, а потом вдруг кто-то пронзительно, по-бабьи, завизжал, обертоны в голосе противно завибрировали, как дергающееся липкое желе холодца, — и все оборвалось приглушенным хлопком. Как будто открыли шампанское.
Точно так же открывали «шампанское» в вестибюле, когда некто, ныне труп, выстрелил в меня из своего замечательного «ТТ» с глушителем.
Я выглянула из-за массивной колонны, пересекла коридор по длинной диагонали и вплотную подошла к двери, из-за которой и донеслись до меня эти жуткие звуки. На двери, массивной, отделанной лаком, была табличка с гравировкой «Инвентарь».
Из-за двери густо шли сопение, пыхтение, разбавленные прерывистым хриплым дыханием и малоразборчивой матерной руганью — как будто там тягали шестипудовые мешки. Потом страдальческий голос выговорил:
— Тяжелый, мать его!
— Ты тащи, а не болтай, — срезал его жирный дребезжащий голос, приближаясь к двери.
Я сделала шаг назад и отступила к стене. Дверь распахнулась, словно по ней ударили стенобитным орудием, и на противоположную стену упал внушительный силуэт широкоплечего гиганта. Судя по тени, в руке он держал пистолет. Нет… пистолет-пулемет.
— Давайте кантуйте, — сказал гигант и размашисто шагнул в коридор.
Я прислонилась к стене еще плотнее, стараясь вжаться в нее до упора и по возможности слиться с ней.
На стену упали тени еще двоих мужчин, которые несли… судя по всему, они несли третьего. И этот третий был тем самым неподъемным грузом, на тяжесть которого сетовал страдальческий голос.
— А с тем мудозвоном что будем делать?
— А пусть валяется. Его никто не просил не в свое дело лезть. Да если бы и не полез, все равно пришлось бы шлепнуть. Сказали — убрать всех, кто будет на этот момент в офисе. Тащи, тащи!
Я осторожно выглянула из-за двери и увидела, как два амбала, кряхтя, тащат за руки и за ноги труп. Сначала труп был в моем сознании простой неопознанной массой уже мертвого мяса и костей, потом это инкогнито сопряглось с конкретным — куда уж конкретнее! — именем.
И тут же было получено подтверждение того, что моя ужасная мысль соответствует действительности.
Лицо мертвого человека попало в рассеянный свет настенного светильника на изогнутой бронзовой ножке. Без сомнения, я видела это лицо впервые. Впервые не потому, что я вообще никогда не видела этого человека. Просто я никогда не видела его в таком качестве — мертвого.
Я никогда не видела мертвого лица Николая Кудрявцева.
Я резко выпрямилась, отпрянула от стены, оказалась на самой середине коридора за спинами бандитов и, вскинув пистолет, произнесла:
— Всем стоять на месте, уроды!
Эти не такие уж громкие, но емкие и необычайно отчетливые слова замечательно легли на мертвое пространство коридора, перекрещенное тенями, плавающими в рассеянном полумраке от притушенных настенных светильников; эти слова замечательно вписались в вечернюю мизансцену: двое тащат труп, а третий дает распоряжения.
Тот, кто, по-видимому, был у этих людей главным, среагировал раньше, чем у парализованных неожиданностью подручных разжались пальцы, выпускающие тело несчастного Кудрявцева, — он сделал какое-то резкое движение и, не оборачиваясь, дал веерную автоматную очередь в моем направлении.
На его месте я поступила бы точно так же: цели, зажатой между стенами коридора, никуда не деться, а смотреть на эту цель — только тратить драгоценное время.
И "именно потому, что я сама поступила бы на его месте точно так же, я без труда нашла противоядие действиям бандита: я упала на ковер и, перекатившись через голову — прости, мой несчастный миленький новый костюмчик, прощай, моя новая и очень дорогая стильная прическа, сделанная в Москве перед самым отъездом в ожидании авиарейса! — с колена влепила пулю прямо в сердце бандита.
Это произошло прежде, чем я сообразила, что, пожалуй, не следовало бы его убивать. Он может сообщить много интересного. Но инстинкт самосохранения, отлаженный годами тренировок, быстрее разумных мыслей, а пуля и того быстрее: в тот момент, когда я думала, что мне стоило бы взять его живым, бандит уже свалился мертвым с простреленным сердцем. Двое других бросили труп Кудрявцева и бросились бежать по коридору, отчаянно вопя. Наверно, они подумали, что там, в полумраке за их спинами, прячется целая опергруппа спецназа. Ну что же, мало ли, что они подумали, но я должна догнать этих скотов, товарищи которых уже дважды могли отправить меня в бессрочный отпуск.
«Бессрочный отпуск» — так мой босс, Родион Потапович Шульгин, называл смерть.
Я перемахнула Через уже неподвижное тело бандита и бросилась вдогонку за его подельниками, проявившими себя не самым храбрым образом. Не знаю, как со стрелковой и бойцовской, но с драпальной подготовкой у этих парней было все в порядке. Я, которая бегала стометровку быстрее чем за одиннадцать с половиной секунд, что соответствует нормативу мастера спорта, смогла нагнать одного из них только в пяти метрах от офиса. Причем тогда, когда первый «бегун» уже заскочил в машину и с похвальной предусмотрительностью — и трогательной заботой о товарище! — завел двигатель и сорвал машину с места.
На бегу я вляпалась в грандиозную лужу, которая натекла перед офисом усилиями продолжающего неистовствовать дождя, и, окатившись с ног до головы и потеряв терпение, вскинула пистолет и прострелила ногу бегущей передо мной цели. И пусть мне после этого не говорят, что в России и прочих странах СНГ мужиков и так дефицит.
Тот на полном ходу заплелся в ногах, упал в огромную лужу, подняв тучу брызг, и попытался было ползти, отчаянно матерясь и проклиная меня на чем свет стоит. В лицо ему сочно шваркнул веер брызг от только что уехавшего мерседесовского джипа. Это стало, не сочтите за каламбур, последней каплей: и бандит, мокрый как цуцик и всем своим видом соответствующий картине «Казак под сопкой Маньчжурии во время проливного дождя на Русско-японской войне», врезал ладонью по поверхности лужи и ткнулся лицом в воду.
Я остановилась и, убрав пистолет, попыталась было смахнуть грязь с рукава. Поняв, что убрать ее возможно только вместе с рукавом, я присела рядом с украинским «гоблинарием» и произнесла:
— Ну ты, малоразвитое земноводное. Давай вылезай из лужи. Говорить будем.
— Чего тебе надо?
— Ты мог бы это спрашивать на экскурсии в Эрмитаже, если бы к тебе подошла злая тетенька и стала тыкать Пистолет под бок. А потом взяла и поранила ножку. А ну, вылазь, гнида! — повысила я голос. — А то если ты ко всем своим достоинствам хочешь еще и оглохнуть, так быстро станешь глухим и мертвым. Вылазь, сказала!
