— Что, действительно? — улыбнулась я.
— Ну, когда Валерия это изрекла, был девяносто первый, последний год Союза, Светлана действительно была в Париже, а мы… нет, мы не были там. Наоборот, я пошел в гору, моя фирма стала расти, крепнуть, появились деньги, проснулись амбиции, аппетит-то появляется во время еды. В конечном итоге… в конечном итоге получилось то, что мы имеем сейчас.
— А когда же вы встретились со Светланой повторно? — спросила я.
— А, ну да. Это… это было уже в девяносто четвертом. Она приехала из своих Парижей. Нельзя сказать, что она подурнела, постарела. Вовсе нет. Просто уже не было той свежести. Чувствовалось, что жизнь ее била.
И что в Париже все оказалось не в таком шоколаде, как она видела издалека. Если хотите узнать об этом периоде ее жизни поподробнее, спрашивайте у нее самой. Я предпочитал в это не влезать.
— Понятно, — сказала я. — Значит, с девяносто четвертого года и по сей день, вот уже десять лет…
— Да, — поспешно перебил меня Геннадий Ильич, снова оглядываясь на дверь. — Именно так. Все эти десять лет мы поддерживаем с ней отношения. Не знаю, любовь ли это, привязанность или вовсе черт знает что… но только когда я с ней, то ко мне словно возвращается моя юность.
Возвращается тот день, когда я впервые увидел ее: она стояла возле парапета и завороженно смотрела на воду… и была такой юной, какой я даже боюсь вспоминать ее, не то что увидеть… Но она совсем другая, — быстро перебил сам себя Геннадий Ильич. — Совсем. Я… я даже боюсь смотреть ее старые фотографии, чтобы не рвать душу. Ведь все могло быть совсем по-другому, а не так, как сейчас, когда все, что ни есть у нас самого лучшего и правдивого, мы должны скрывать от всего мира, да и от себя тоже. А с другой стороны, — продолжал он, и я не без трепета увидела в углах его глаз слезы, — с другой стороны, быть может, мы не сохранили бы себя друг для друга, если бы… если бы поженились тогда, в конце восьмидесятых. Значит, так нужно было, чтобы прошли эти годы, чтобы она жила одиноко и работала какой-то там парикмахершей в занюханном салоне, а я, женатый человек, был с нею тайком… и долго, долго, на протяжении десяти лет.
Он умолк. Молчала и я. Честно говоря, рассказ Бубнова глубоко тронул меня. Бытует расхожее мнение, что у людей такого общественного положения, выбившихся из грязи да в князи, нет принципов, искренних чувств, а движутся они, эти люди, с помощью холодных упругих пружинок — корысти, властолюбия, амбиции. Даже не верилось, что сидящий передо мной человек только что изложил историю своей души.
— Спасибо, — вдруг сказал он. — Мне даже легче стало. Долго в себе держал, носил, и вот вы знаете — случайный человек, женщина, с которой я только сегодня познакомился. Впрочем, касательно того, что вы случайная, я явно погорячился. Не будь вас, так и не было бы меня. А соскребать меня с асфальта — вещь не самая приятная.
— Геннадий Ильич, а если честно, — проговорила я, — как вы думаете, что могло статься с тем — настоящим — отцом Сережи?
Он передернул плечами:
— Кто его знает? Света говорила, что, верно, спился и пропал. Сгинул. Говорит, что он был какой-то… неустойчивый, как будто не знал, чего хочет от жизни. Искал цель, или ему не нужно было даже ее, этой цели. Очень закрытый, очень самолюбивый, ранимый. Как сказала Света, такие люди не пробиваются, да еще в таком месиве, в такой жути, какой была наша страна в те годы. Как говорится — в эпоху первоначального накопления капитала.
— Геннадий Ильич, — сказала я, — вот что. Вы еще не отказались от мысли принять меня на работу? Условно, конечно.
Он глянул на меня. Я продолжала:
— Словом, я вижу, что с вами сработаться можно. Так вот: согласна быть вашим личным телохранителем. Но не на месяц, а на… два-три дня. Так. И не возражайте, так будет лучше для вас же. Следственный эксперимент. Только следует уведомить об этом моего босса, Родиона Потаповича. Ну что… вы согласны?
Геннадий Ильич хрипловато засмеялся.
— Знаете, почему я смеюсь? — сказал он. — О, не об этом!.. Конечно, я соглашусь на ваши условия, потому что речь идет не только обо мне, но и о Свете, и о Сереже. Два дня так два дня, если это нужно для пользы дела. Я смеюсь по другой причине. Дело в том, что завтра я должен быть на одном светском мероприятии. Вы, Мария, отправитесь со мной, так как вы уже изъявили согласие хранить, так сказать, мое тело. Тело-хранитель. А этим светским мероприятием будет, так сказать… конкурс красоты. Видите? Такой исторический экскурс — от конкурса «Мисс СССР — 89» до конкурса «Мисс Москва». Пятнадцать лет, Маша. Пятнадцать лет.
14
— А теперь представляем жюри нашего конкурса! — помпезно провозгласил жеманный конферансье.
— Кстати, — тихо проговорил Бубнов, наклоняясь к моему уху, — весь этот конкурс затеял упоминавшийся нами вчера деятель, который мне деньги должен. Такой миленький, кругленький типчик, которого, однако же, нужно неустанно опасаться.
— Ищенко?
— Именно он. Сейчас его преподнесут почтенной публике в качестве царька всей этой комедии.
Я кивнула, давая понять, что приняла к сведению. Пропустила два или три ничего не говорящих мне имени, и наконец ведущий торжественно произнес:
— А теперь представляю вам председателя нашего уважаемого жюри: это президент нашего главного спонсора, фирмы «Рим», Фабиан Петрович Ищенко!
Я обернулась и попыталась рассмотреть вставшего в почетной ложе невысокого плотного человека в черном пиджаке типа френч, надетом поверх черного же, с вырезом на горле, стильного джемпера.
Это был тот самый человек, которого советовал мне опасаться Бубнов. Собственно говоря, слова «кругленький» и «миленький», которыми охарактеризовал его Геннадий Ильич, полностью соответствовали истине.
Ищенко был такой же румянощекий и кругленький милашка, каким я видела его по телевизору. Подо лбом плавают маленькие поросячьи глазки. Все та же трехдневная щетина, без которой Ищенко, по всей видимости, видела только его родная мать.
Я сощурила глаза — точно, Ищенко. Я не видела его уже около года. Впрочем, нельзя сказать, что мы были знакомы лично. Просто в свое время некоторые из его подручных вступили в жесткую конфронтацию с одним из клиентов нашего детективного бюро. Пришлось вмешаться. Помнится, об этом господине Ищенко чрезвычайно нелицеприятно отзывался мой босс, Родион Потапович Шульгин.
Сидящий рядом со мной Геннадий Ильич Бубнов не оборачивался, лишь страдальчески поморщился: очевидно, оригинальное ФИО господина Ищенко неприятно резануло ему слух, несмотря на то что он вроде бы готовился слышать это имя в течение всего вечера, коли пожаловал на мероприятие.
— На финальном туре конкурса «Мисс Москва» этого года присутствует вице-мэр Москвы Корешков Андрей Юльевич! — пафосно выкрикнул ведущий и даже подпрыгнул от похвального усердия.
— Вице-мэр… — проворчал Бубнов, косясь на меня. — Марионетка Ромы Шестова… Вы видите нашего чудного вице-мэра? В свое время он помогал мне в поставке стройматериалов для строительства частной бани. А потом в баню поставляли уже не стройматериалы, а живых существ. Проще говоря, этот Корешков раньше был простым сутенером, а теперь вот дополз и до вице-мэра. Цвет нации!
