Непонятно, как при такой отдаче мог устоять на ногах мой несостоявшийся убийца — вероятно, пули были выпущены из крупнокалиберного оружия.
Последний уцелевший — тот самый лысый, что ударил меня телефонным аппаратом, — вместо того чтобы припасть к полу и лежать, бросился к дверям, чтобы выбежать из комнаты…
Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло лицом о пол, и он, проехав по полу метра полтора, застыл на пороге.
Господи, да что же это?!
Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и звериный инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.
Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Бубнова.
А ему, бедолаге, кажется, сильно досталось от осколков стекла — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.
Хотя могло бы быть и хуже.
Определенно — могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.
— Геннадий Ильич… ну, Геннадий Ильич! — пробормотала я. — Але, Гена… Геннадий Ильич!!
К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.
— Что… что это было?
— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Ильич! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. И точно так же неизвестно, что будет дальше!
— Я… никуда не пойду! — выдавил он.
— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой вхлам пьяный.
— Кто были… эти люди?
— Запросите паспортное бюро, — ледяным тоном отрезала я, отворачиваясь. — А вообще, если мы сейчас будем гадать, кто были эти милые джентльмены, вместо того чтобы в темпе рвать когти, то очень скоро узнаем все от них самих. На том свете.
Конечно, я сгущала краски. Быть может, стоило дождаться милиции — а она должна приехать вот-вот, все-таки пошумели мы знатно.
Такой фейерверк устроили — никакому там миллениуму и не снилось.
Особо не церемонясь, я подняла Бубнова на ноги. Вид он имел самый жалкий: лицо, руки и пиджак в крови, да еще ногу он, оказывается, подвернул при падении.
— Пойдем, — сказала я.
— Куда?
…В самом деле, куда? Решать нужно было как можно скорее, потому что в пробитой голове шумело, периодически к горлу подкатывала мерзкая тошнота, а руки и ноги становились ватными.
К тому же я заметила, что правый рукав моего пиджака буквально набух от крови. И, судя по тому, сколько ее было, это вовсе не чужая кровь. Моя.
Значит, меня все-таки подстрелили. Вероятно, одна из автоматных пуль все-таки достала меня через кресло. Конечно, кресло — это же не бетонный козырек.
В запале борьбы я просто не заметила своей раны, как оно часто бывает, когда адреналин хлещет по всему телу.
А крови потеряно, судя по всему, много. Вон как шумит в ушах.
…Куда?
— Может, к Розенталю, а, Мария? — слабым голосом спросил Геннадий Ильич и потянулся было к столику, на котором обычно стоял телефон, но тут увидел его останки, так ловко разбитые о мою голову.
Как я еще могу стоять на ногах? Это только в голливудских боевиках герои, получив по сто апперкотов, кроссов и хуков, а на десерт — телеграфным столбом по темечку, могут молодецки расхаживать на обеих нижних конечностях и говорить: «Я еще вернусь!» и прочие «Асталависта, беби».
— Не стоит! — отрезала я. — Не стоит идти к Розенталю.
— Может, сначала ему позвонить? — еще сопротивлялся Бубнов.
— Потом!! — буквально рявкнула я, взмахнув перед носом Геннадия Ильича дулом «узи». В голове словно пронеслась песчаная буря, увенчавшаяся мощным ударом грома, и я поползла по залитому кровью полу, волоча за собой Геннадия Ильича, время от времени поглядывая в черный зев выбитого окна, через которое врывались порывы прохладного ночного ветра и остро сияли звезды…
Мало ли что взбредет в голову стрелку, который так неожиданно спас нас с Бубновым от неожиданной смерти и само вмешательство которого в происходящее оставалось для меня настолько непонятным, что я не была склонна исключать любое, самое невероятное предположение.
Например, то, что он сидел в доме напротив, отслеживая Бубнова.
17
Мне ничего не оставалось, кроме как приволочь окровавленного Геннадия Ильича в нашу контору. Бубнов долго и с удивлением рассматривал странное сооружение, налепленное в самом центре большого двора на Сретенке.
— Это и есть ваша фирма? — спросил он.
Да. Вы не смотрите, что дом снаружи неказист. Зато изнутри там все по последнему слову… В свое время тут была трансформаторная будка. Потом, по мере того как наша фирма становилась на ноги, Родион Потапович стал расширять помещение. Возвел один этаж, потом еще один, потом еще… В общем, Пизанская башня, только с той разницей, что наша башня стоит прочно и никуда падать не собирается. Заходите, Геннадий Ильич. Тут можете чувствовать себя в совершеннейшей безопасности.
Босс, который встретил нас буквально в дверях, ничуть не удивился. На своем веку ему и не такое приходилось видеть.
Он кивнул мне и спросил:
— Бубнов Геннадий Ильич, не так ли?
— Да, — ответил сам носитель этого имени, — а вы, по всей видимости, Родион Потапович Шульгин. Много о вас слышал от Марии.
— Ну, я о вас наслышан больше, чем вы обо мне, — отозвался Шульгин, — причем, само собой, не только от Марии. Проходите в кабинет, Геннадий Ильич. Можете чувствовать себя как дома. К тому же моей жены нет, она гостит у тетки, так что мы с Марией чувствуем себя совершенно свободно.
Геннадий Ильич хитренько ухмыльнулся. Я покачала головой и сказала:
— Родион Потапович, как всегда, избрал самую двусмысленную манеру излагать свои мысли. Он этим у нас славится. Вы вовсе не то подумали, Геннадий Ильич. К тому же жена Родиона Потаповича, Валентина, — моя подруга.
— Ну, это еще никому не мешало, — пробормотал Геннадий Ильич, и мне вспомнилось, что Светлана Анисина была в свое время подругой Валерии Бубновой, нынешней супруги бизнесмена Бубнова. Геннадий Ильич провел рукой по лбу и, чуть повысив голос, добавил: — Простите за бестактность, Родион Потапович. Когда на тебя второй вечер кряду совершают покушение, то легко наговорить глупостей. Я вообще должен Марии памятник при жизни поставить. Она меня опять спасла. Черт знает что!..
