— Да, — сказала я. — Конечно. Кстати, я недавно видела Сережу. Шел вместе со своим дедом. Дед, кажется, был пьян и кричал: «Всех олигархов — к стенке!» Сережа, думаю, внутренне с ним согласен.
— Жалеет, что не взял денег. А мамаша теперь их все просадит. Я знаю этот сорт людей. Пока все не прожгут, не успокоятся. Что она, от хорошей жизни пошла в парикмахерши? Уверен, что спустя некоторое время она этого Шестова ненавидеть будет. Подумает: ах он мерзавец! Да если бы я сразу была с ним, то не мучилась бы в этом ненавистном салоне красоты. А все эти годы жила себе припеваючи. Это такой тип женщин, который условно можно назвать… Да, впрочем, что условно?! Содержанка — она и есть содержанка!
— Да что вы так на нее обрушились? — спросила я. — Ведь и ее жизнь била.
— Да! Била! По ее собственной глупости! И не дай бог она проявит высшую глупость, какую только можно позволить в ее положении.
— Какую же?
Шульгин понизил голос, как будто боялся, что его подслушают:
— Если она, просадив деньги — а это может так статься, что случится в ближайший год-два, — станет бомбардировать Шестова просьбами подкинуть еще. Для него, конечно, любые деньги мелочь, но тем не менее… Не поручусь я тогда за Светлану Андреевну, где бы и как бы она в тот момент ни находилась. Глупость, Маша, величайшая глупость!..
И тут мне вспомнились слова белобрысого киллера Феди, которые он говорил Розенталю буквально за минуту до того, как Иосифа Соломоновича, Валерию Юрьевну и меня вывели к берегу реки, на старый причал убивать: «…Из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить».
Я вздрогнула и проговорила совсем не в тему:
— Дурацкое какое-то лето. Дожди зарядили что-то. Пора бы им… это… честь знать.
Я говорила, как в воду глядела. Через день дожди кончились и снова началось пекло.
* * *
…Сережа Воронов сидел на лавочке у Большого театра и пил пиво. Надо сказать, у него были все основания вот так сидеть на лавочке и сонно, мутно, не спеша, по глоточку отправлять в себя приятно холодную янтарную жидкость. К тому располагали и Сережин статус — сегодня у него был выходной, и погода, спеленавшая неподвижный воздух дымным маревом такой кошмарной жары, что, казалось бы, даже солнце расслабленно повисло в безупречно синем небе, забыв о том, что ему следует старательно пролагать дорогу на запад, к закату. Точно так, как шесть недель назад.
Сережа пил пиво и сосредоточенно смотрел на мощные колонны театра. К нему подошел его приятель Алик Мышкин и сказал:
— Ну, как работается на новом месте, Серега?
— Да ничего, — сказал тот. — Хвалят. Получу лицензию и, быть может, прибавят в зарплате.
— Молодец. Как ребята?
— Да нормальные ребята. Приработался. Ничего, жить можно. Вот собираюсь помаленьку ремонт в квартире делать. Да деду нужно лекарств купить. Заработаю. А у тебя как, Алик?
— Да пока что глухо. Ищу вот. Папаша обещал пристроить, да только я не на всякую работу пойду.
— Это понятно. Ну, если я там закреплюсь, в «Центурионе», подумаем, может, и тебя туда подтянем. Мы бы с тобой хорошо приработались!
— Это точно, — сказал Мышкин. — Приработались бы.
И он взглянул на огромный экран неподалеку от Большого, по которому проплывала реклама. Взметнулся синий шлем на экране, вытянулись строгие серые буквы, вдруг опоясались упругими обручами ярко-рыжего пламени, и Алик Мышкин прочитал: «Империя-банк» представляет новый проект Романа Шестова «Броня»!!
— Н-да, — сказал Мышкин, — работают же люди! Нет… работают же люди!
— Ты о ком?
— Да вон… На экране. Роман Шестов. «Броня». Стоимость проекта два миллиарда. Не рублей, конечно. У меня папаша вчера читал газету. Купил два оборонных завода и три КБ, прибирает под себя авиационную промышленность. Не папаша, конечно, купил, а Шестов. Олигарх, слыхал, конечно? Вот работают люди, а, Серега!
Сережа ничего не сказал. Он выплюнул пиво, поставил бутылку и, медленно поднявшись с лавочки, пошел к театру, заложив руки в карманы. Мышкин бросился его догонять:
— Эй, Серега! Ты куда? Ты… погоди! Ты что, билеты в Большой, что ли, достал?
— Это ты меня достал, — сказал Воронов, а потом не выдержал, рассмеялся и, хлопнув друга по плечу, проговорил: — Ладно. Не бухти. Пойдем еще по пиву. Жара какая…
— Жара, — согласился и Мышкин.
