– С кем? С девчонкой?
– Нет, с ней я думаю встретиться лет этак через пятьдесят, – не без цинизма сказала я, но куда деваться. – А вот кто попросил тебя участвовать в съемках?
И я чуть покрепче сжала руку Миши Розенталя. Из-под ногтей показалась кровь.
– Да не надо изображать из себя эсэсовку, – на одном дыхании, запинаясь от торопливости, выговорил Михаил Валентиныч, по-гусиному вытягивая шею. – Я все скажу. В съемках меня просил участвовать мой однокурсничек, Ваня Пороховщиков. Он там оператором. Классный оператор, между прочим. Кроме него, я никого не знаю. Эту девушку – тоже. Только имя ее знаю. Ее Аня зовут. То есть Наташа. Ну да. Наташа. По крайней мере, она сама так сказала. Когда у нее рот был не занят, – с облегчением добавил он и улыбнулся: я ослабила хватку на его запястье.
– Значит, больше никого не знаешь, Миша?
– Да никого. Я, честно говоря, вообще эти съемки смутно помню. Они меня «винтом» пичкали, и я его все время пивом запивал. Догоняет до кондиции хорошо.
– Чем – «винтом»? Первитином, что ли? Психостимулятором?
– Ага, – беспечно сказал Миша. – У меня с некоторых пор Пизанская башня шалит.
– Башня?
– Ну да. Только у меня Пизанская башня с точностью до наоборот. Там она стоит-стоит, да никак упасть не может. Я у меня как упала, так до сих пор и не встает, – улыбнулся Миша. – Ну, где мое пиво за чистосердечное признание?
– Еще пива, – сказала я официанту, не сводя с Миши настороженного взгляда, а потом бросила: – А что, не мог бы ты мне показать, где живет этот самый Ваня Пороховщиков?
– А почему ж не мог? – ухмыльнулся Миша Розенталь. – Вот сейчас пиво выпью, освобожу емкости для очередного заполнения… то есть сгоняю в кабинет под литерой М. И поехали. Познакомлю. Только Ваня тебе не понравится. Да и ты ему – тоже. Он вообще у нас всегда с приветом был в сексуальном плане.
– Педик, что ли?
– Да не педик даже. Просто – никакой. Никто ему неинтересен. Ни мужики, ни бабы. Я ему как-то по пьянке намазал хрен мазью дорогущей, которую я в магазине толкаю пухлым папикам из банков, чтобы тем было чем переть своих секретарш. Надо же господам банкирам в обеденный перерыв чем-то заниматься.
– И что? – без интереса спросила я.
– А ничего. Только прыщи и зуд. Хотя лично у меня от этого крема шняга по три дня дымится, как Останкинская башня.
– Веселый ты человек, Михаил Валентиныч, – тихо произнесла я. – Только не понимаешь, что особо веселиться тут нечему. А иначе бы и не переехал в это захолустье из центра Москвы.
Миша Розенталь посуровел. Кадык скользнул по его горлу вверх-вниз: он тяжело сглотнул.
– Ты что имеешь в виду?
– А почему же ты тогда переехал?
– А меня жена вытурила. И я съехал на свою старую квартиру. Она мне от бабки досталась. В бозе старушка почила год назад.
И Миша поставил пустую кружку на столик и встал со словами:
– Ну что, поехали к Ваньке Пороховщикову?
Глава 5
В отличие от Миши Розенталя, оператор кровавой порностудии Ваня Пороховщиков жил в Центральном округе столицы. В новой двухподъездной десятиэтажке с домофоном и платной автостоянкой.
По дороге Миша растирал оцарапанное запястье и косился на меня не столько с опасением, сколько с интересом. По всей видимости, в крови этого человека жил врожденный авантюризм. Иначе как можно объяснить то, что он с нескрываемым удовольствием поехал со мной к Пороховщикову, явно предвкушая непредсказуемые повороты сюжета. Да, актер… авантюрист. Вирусы этого безудержного, подобного самой безжалостной наркотической зависимости, заболевания – авантюризма поселились в кровяных тельцах гражданина Розенталя – и явно не в тех тельцах, которые достались Михаилу Валентинычу от его дедушки-раввина.
Кажется, авантюризм и лихость Миши Розенталя шли исключительно от русских корней.
– А ты вообще кто? – несколько раз спросил он по пути. – Что, ФСБ? Тайный суперагент Никита? Нет? Супервумен, пятая серия? Тоже нет? Ну, тогда я теряюсь в догадках, как в ста трех соснах.
– Ты можешь замолчать? – наконец рявкнула я. – Лучше скажи мне, Миша, о чем ты еще говорил с той Наташей?
– А мне особо разговаривать было некогда. Два съемочных дня – и все. Я ее сегодня даже не сразу вспомнил. Думаешь, я дурака валял, когда корчил непонятки? Да нет… я имя свое иногда забываю. Да что я тебе говорю… ты ж сама все видела. А, давай, тут заворот. Хотя нет… заворот бывает только кишок. А тут поворот. На Ванькину улицу. Вот его дом.
…Я почувствовала недоброе уже тогда, когда Розенталь начал тыкать пальцами в тастатуру домофона, набирая номер квартиры Пороховщикова. Звериная интуиция подсказала мне, что там, в квартире Пороховщикова, где должна теплиться какая-никакая, но жизнь – жизнь равнодушного и к мужчинам, и к женщинам человека, – там теперь расползается, как тягучий туман, как пролитые на промокашку чернила, сплошное черное пятно.
– Не отвечает, – с досадой сказал Розенталь. – Спит, наверно.
– Может, его дома нет? – чисто машинально спросила я.
– Да не может его не быть дома. Он же амеба. Он даже в сортир на тележке с электроприводом бы ездил, чтобы лишний раз ноги не переставлять. Куда ему ходить?
В этот момент дверь открылась, и вышла пожилая женщина с собакой. Мы тут же, не тратя времени, прошмыгнули в подъезд.
Пять минут непрерывных звонков в квартиру Пороховщикова ни к чему не привели. Розенталь еще продолжал названивать, а я уже вынула из сумочки отмычки и начала подбирать нужную.
Увидев мои манипуляции, Михаил Валентиныч поднял брови и начал яростно скрести в голове.
– Ты мне напоминаешь моего шефа, – сказала я. – Он тоже любит скрести в голове, когда нужно найти рукам другое применение. Только у него это с недавних пор, а у тебя, по всей видимости, – с рождения.
И я потянула на себя открытую дверь, предварительно обернув ручку носовым платком.
* * *
Пороховщикова мы увидели сразу.
Это был маленький тощий человечек с нелепо торчащими ушами. Он лежал на ковре в прихожей, подогнув под себя ноги и далеко откинув руку с зажатым в ней клочком тюлевой занавески.
У оператора было узкое и длинное, словно восковое, лицо такого неестественного мертвого цвета, что у меня на секунду закралась совершенно абсурдная мысль, что это и есть восковая фигура, выполненная по примеру тех, что стоят в знаменитом музее мадам Тюссо. В том самом музее, о котором упоминал сегодня не в меру ироничный Розенталь.
– Ой, е-о-о-о! – пробормотал Миша и присел на корточки.
– Он? Это он?
– Он. – И Миша машинально протянул руку и коснулся кончиками пальцев холодной кожи, а потом и несообразных огромных ушей, которые при жизни довольно удачно маскировались длинными волосами.
