Вместе со Стариком мы бросаемся на помощь. Отыскиваем углы палатки с растяжками. Сворачиваем какие-то непонятные излишки, отвороты с дырочками, напоминающие осиные гнезда. Выгребаем обувь, консервные банки, белое кепи с надписью «Масло Лесье».
— Сейчас, моя голубка! Не дёргайся, ты только мешаешь! Постарайся не двигаться, так легче!
Он стоит на коленях на паршивой земле, усыпанной цементом. Рядом бородач-курильщик-трубки скептически наблюдает за тем, как идёт спасение.
— Кто-нибудь из педиков может помочь? — мычит ему Толстяк, скривив рот.
— Это вы со мной разговариваете? — спрашивает матёрый турист.
— С ж…, которая сидит, сложа руки, в то время как другие из кожи лезут, чтобы спасти своих ближних! — отвечает ему Пухлый.
Тот изображает мефистофелическую улыбочку. И даже мефистофаллическую.
— Такие ближние, как эти, в спасении не нуждаются!
Но Берю не слышал, ибо он решился на крайние средства. Чрезвычайные. Нож! Он его раскрывает. Лезвие сверкает на солнце. Вонзается в полотно, кра-а-а-а-ак! Режет его. Толстяк бросается на что-то лягающееся. Снимает покров. Вытаскивает, осыпая неистовыми поцелуями.
— Моя малышка, сокровище, прелесть моя! Я появился вовремя. Ты здесь, я здесь, мы снова вместе!
Он целует лицо, углубляется в рот. Затем вдруг отступает с возгласом:
— Да это же Феликс! Вас тоже завалило?
Появляется партнёр мадам Берты. Небольшого роста, лет на пятьдесят, слегка бледный, слегка прогорклый, с очками в золотой оправе (покривившейся в данную минуту), щедрой лысиной с венцом из седых, пушистых волос. Мы хватаем его под руки, тащим, выдёргиваем. Он кашляет, дрожит, давится, трясётся, брызжет слюной, брыкается, ругается, расчленяется. На нём белая рубашка, довольно несвежая, если не сказать грязная, с твёрдым воротничком, чёрным галстуком, накрахмаленными манжетами. На нём какое-то подобие бермуд, выкроенных из полосатых штанов, и которые в настоящее время ему спадают до щиколоток, тогда как трусы спустились до икр!
Берта не преувеличивала только что, когда восхищалась его крепкой конституцией. Этот малый не такой, как кажется! Таких я ещё не видел! Силуэт у мсье Феликса не больше обезьяны уистити, но гениталии у него слоновьи. Не человек, а бензоколонка! Его маман сочинила ему такое в казарме Шампере́! Всё, что надо для хозяйства. Доисторический экземпляр! Можно сказать, монстр. Впечатляет! Сбивает с толку! Даже в спящем виде у этой орехоколки вид угрожающий! Охраняемый экземпляр. Музей человека уже забронировал его «на потом». Феликс получил больше, чем право пользования наследством; право пользования государственным имуществом, одним словом!
Соседи кричат соседкам. Весь лагерь собирается, чтобы посмотреть на «экземпляр». Обиженные судьбой дамы заявляют, что такого не может быть, хотят потрогать! Мужики завидуют и распространяют слухи в том смысле, что этот национальный памятник обязан какой-то нехорошей болезни! Девушки, ещё не лишившиеся невинности, тут же отказываются выходить замуж. Они готовы пойти в монашки, стать лесбиянками или антикварами — что, в общем-то, одно и то же, — чем натолкнуться на такую опасность.
Несвежий интеллектуал, ещё борющийся с удушением, не обращает внимания на то, что он в неглиже. Он раскачивает своим брандспойтом бессознательно. Он наелся цемента полным ртом и таращит глаза позади своих очков, как больной телёнок.
Вместе со Стариком мы распаковываем Берту. Ее майка задралась выше баллонов, корма в фасолевом пюре. Несколько сосисок свисают с волос. Зато её величественные трусы в цветочек плавают в котелке с фасолевым рагу. Покрывшись багровыми пятнами, она не дожидается, когда наберут мощь её турбины, чтобы напасть на Берю. Невзирая на удушение, лёгкую одежду и толпу, она вопит, что тот — недотёпа, неспособный, никчемный, преступник. Если ты не можешь поставить палатку, надо жить в отеле! Она мирно занималась готовкой, беседуя с господином Феликсом, как вдруг всё и произошло. Ужасный треск: главная мачта упала. Затем верёвки начали рваться одна за другой. Вся постройка накренилась. Как они ни старались удержать этот разгром, всё рухнуло. Они запутались, утонули, сгинули в этом море полотна. Плитка подпалила им ляжки. Ей пришлось снять трусы, чтобы затушить, остановить пожар, чего бы это ни стоило. Она думала уже не о себе, а о последствиях. Весь лагерь мог сгореть вместе с женщинами и детьми! Огонь мог перекинуться на сосняк, взорвать завод, уничтожить департамент. Своими трусами она спасла весь Прованс. Ей удалось потушить как раз в ту минуту, когда Феликс снял свои, чтобы героически помочь ей. Все просто должны быть ему обязаны! Если бы не его присутствие духа, её болван Берю мог бы привести к драме века. После драмы Мальпасе
[20]
ещё ничего похожего не видели.
Она простирает спасительную руку над лагерем. Сколько людей здесь живут? И все готовят пищу и слушают транзисторы благодаря ей!
Берюрье рыдает! Просит прощения. Отцепляет сосиски-подвески, ест их, не прекращая плакать. Фыркает. Возвращает ей трусы. Одевает месье Феликса. Толпа расходится, обмениваясь комментариями.
Как только наступила тишина, и они успокоили месье Феликса и подсчитали убытки, Берта наконец-то обнаруживает нас. Она тут же принимается жеманничать. Мурлычет. Предлагает поискать в развалинах бутылку «Порто», чтобы пропустить по глоточку.
Но Биг Пахан уже не смеётся. Этот человек не любит шутить долго. Он классик.
— Друзья мои, — говорит он недовольным тоном, — я думаю, что я кстати. Дело вот в чём…
Он передаёт краткое содержание, пропуская главное. Излагает на свой манер. Его старый друг из компании «Паксиф» открывает новый круиз, и он хочет, чтобы присутствовали личности, которые, у которых, от которых…
В таком свете предложение выглядит заманчивым. И даже лестным.
Он заключает:
— Поскольку ваше снаряжение теперь уже непригодно, я думаю, что вы должны согласиться, не так ли, Берюрье?
Он кладёт руку на взмокшее плечо Толстяка, который даже не смеет моргнуть, столь велика оказанная ему честь.
— Ну конечно, мсье директор, с радостью и удовольствием…
Но Берта трясёт рылом, упаковывая ниспадающее вымя.
— Сожалею, но это невозможно.
Она объясняет. Ее соображения продиктованы самой элементарной вежливостью. Месье Феликс, которого вы видите, очень хороший человек, преподаватель истории в лицее «Вавилон», выручил их на дороге сегодня утром, когда их колымага сошла с дистанции. Своей трёхлошадкой он их героически дотянул до лагеря. Помог им устроиться. Он чуть не погиб из-за Берюрьёвой бездарности, и мы его бросим как какого-нибудь фуфела? Нет, нет! Ни за что! У Берюрье есть понятие о чести. Они не богаты, но чувство долга у них превыше всего.
