— А пока что он меня называет старым М. У. Д. и обещает новые злодеяния! Сан-Антонио, неужели я выгляжу таким старым? — переживает Почтенный.
— Да нисколько! — возмущаюсь я. — Старый — это последний из эпитетов, который может прийти в голову, когда речь идёт о вас!
Он немного успокаивается.
— Кто вам принёс эти цветы, патрон?
— Мой коридорный.
— А кто их ему дал?
— Никто. Он их нашёл перед моей дверью. Записка ничего не проясняет, потому что она написана квадратными буквами и левой рукой.
Вместо того чтобы огорчить меня, происшедшее меня веселит.
Мне не терпится ступить ногой на твёрдую почву. До сих пор эти истории с исчезающими пассажирами мне казались немного накрученными. На этот раз все сомнения рассеялись. Среди плавсостава «Мердалора» определённо есть маньяк.
— Мы должны поговорить с капитаном как можно скорее, господин директор.
Папаша согласен.
— Я уже попросил его о встрече; как только мы отплывём, он нас примет.
Наступает молчание. Мы думаем, каждый о своём. Затем Старик шепчет:
— Дорогой мой, у меня к вам просьба э-э… личного порядка. Совершенно личного порядка!
Ну и ну, уж не новая ли проблема, которую я должен решить ещё с одной крошкой.
— Ну… я в вашем распоряжении, патрон.
Он выглядит смущённым, и это Тот, чей апломб неподвластен никаким законам равновесия.
— Вам это может показаться странным…
— Никоим образом, — лебезю я.
Лизать — это хорошо в большей степени для того, кто это делает, чем кому это предназначено. В этом есть какая-то сладость. А ещё ирония во второй степени. И унижение. Это некая власяница, которая вам царапает гордыню. Когда лижешь своему начальству, ты самоизвергаешься. Лизать — всё равно что бросать вызов. Твоя слюна на ком-то, в этом уже есть что-то от плевка, не так ли?
Он смотрит на меня украдкой своими голубыми глазами, которые бдят неусыпно. Дир всегда настороже. Следит за всеми и за самим собой.
— Я обожаю круизы, — говорит он, — но есть одна вещь, которая причиняет мне неудобство на кораблях, это светские развлечения. Хочу вам признаться, Сан-Антонио, и прошу вас никому об этом не говорить: я не умею танцевать!
— Вы не умеете танцевать? — вторю я изумлённо.
— Не умею, мои ноги ни черта не соображают.
Он шлёпает себя по уху.
— Музыка, которая сюда входит, не доходит вот сюда.
Он бьёт себя по икре.
— Вы бы лучше станцевали под шум кофемолки, чем я при звуках вальса или танго.
— Ну, вообще-то, патрон, здесь нет беды. Вы не обязаны танцевать!
Он пожимает плечами.
— Увы, обязан. Вот, к примеру: на борту министр со своей супругой. Представьте себе, как моя карьера пострадает, если я не приглашу на танец жену Его Превосходительства! Он сразу же сделает вывод, что таким образом я выражаю неодобрение политике правительства. Вы не знаете этих людей. У них особый дар переворачивать самые невинные слова, самые безобидные поступки.
— Может, вам притвориться, что у вас вывих, господин директор?
— И мне придется две недели волочить за собой ногу? Нет уж, спасибо! Лучше преподайте мне урок!
— Урок?
— Обучите меня элементам простого танца. Во-первых, какой из них самый простой?
— Думаю, что slow
[29]
, господин директор.
— Вы можете найти по радио что-нибудь похожее?
Я повинуюсь, сдерживая смех.
Удача мне благоволит, ибо после нескольких попыток мне удаётся отыскать одну мелодийку, более тягучую, чем тартинка с мёдом в лунную ночь.
— Послушайте, как она обволакивает, господин директор! Остаётся только передвигаться, волоча ноги… Можно позволить себе немного анархии, импровизации или вообще ничего не делать, а только перемещаться небольшими шажками по площадке. И потом, slow как никакой другой ритм позволяет разговаривать. Ваши слова, я в этом уверен, заставят забыть о неловкости ваших движений.
Похоже, я его не очень убедил.
— Ммм, — мычит он, — вы так думаете?
— Не сомневаюсь, господин директор.
Он щёлкает пальцами.
— Послушайте, Сан-Антонио, будьте любезны, во время круиза не называйте меня то и дело «господин директор».
— Но я…
— Меня зовут Ахилл!
Я начинаю заикаться, честное слово! Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду называть Биг Босса по имени…
— Вы думаете, что можно?
— Конечно, старик, я же сам об этом прошу. Так что вы говорили про этот странный танец скальпа?
— Я говорил, что он самый простой. Не требуется никакой особой техники, он располагает к беседе и… к нежности. Его танцуют щекой к щеке, господин… э-э-э… Ахилл! В обнимку!
Он пытается изобразить в свободном пространстве каюты танец медведя, который заинтересовал бы Московский цирк, занимающийся дрессурой стопоходящих.
— Получается, Антуан? — спрашивает он, постоянно приседая.
Такое впечатление, что у него ходули на пружинах, а пердак из чугуна.
— Не совсем.
— А вот так? — домогается Ахилл, выписывая бёдрами прописные буквы «S».
— Нет, пока нет. Давайте, я покажу.
Я заключаю его в свои объятия.
— Вы должны держать партнёршу вот так.
— Понял.
— Ничто не мешает вам прижать её к себе сильнее, если она вам покажется аппетитной.
— Как далеко я могу зайти, не нарушая приличий, Антуан?
— В данном случае рамки приличий зависят от вашего шарма, то есть они могут расширяться до бесконечности. Прижмитесь щекой к её щеке. Вначале вы говорите какие-нибудь банальности, но таким тоном, будто признаётесь в любви. К примеру, фраза: «Какое прекрасное путешествие, вы не находите, шер мадам?» должна звучать как: «Мгновение, которого я ждал столь трепетно, наступило, ибо я держу вас в своих объятиях, шер амур».
— Запросто, — говорит Ахилл. — Говорить — это по моей части, но ведь надо ещё и двигаться, чёрт возьми. Вот здесь и начинаются мои смертные муки.
— Вовсе нет. Ходите, говорю вам. Скажите себе: «Так, я, пожалуй, подойду к столу вон той толстой дамы». И отправляйтесь туда блаженно, только старайтесь не наступать на ноги своей кавалерше. Да бог с вами, Ахилл, у вас же такая гибкая и аристократическая походка. Сохраняйте её под музыку. Вы ничем не рискуете, пятиться будет дама! Кстати, танцплощадка — это такое место, где плотность населения достигает своей высшей точки; обычно там танцуют на одном месте, или же вас увлекает толпа. Итак, вперёд: я буду партнёршей. Вам играть!
